Глава 1.
*****
Верно, брат.
Эй, он не знает точно своего возраста. А кто знает его? Кому он нужен? Все кругом живут без этого. Без этого дерьма с подсчетом лет и без дней рождений.
В былые времена его звали красивым, звучным именем – Дезмонд. Дезмонд Рагетти. Имя сильных и удивительных мужчин. С тем же успехом его могли звать Джеймс.
Сначала он был маленьким братом семи глупых нищих парней и семи огромных бесприданных девиц. Никто не знал ни даты, ни года его рождения, - добрая матушка старалась, но не могла припомнить.
Потом однажды весной он вышел ночью по нужде, заблудился в тумане вокруг собственного дома, потому что был маленький, и, вдохнув морозный ночной воздух, почувствовал, будто кто-то ударил его прямо в сердце. Он понял: я родился сегодня. Я появился на свет прямо в этот день, в это время, а лет мне, - сколько пальцев на моей руке.
С той секунды Дезмонд повел летопись своей жизни, которой предстояло стать длинной и запутанной. В истории Дезмонда много криков и крови. Много золота, вкусного жирного мяса и несправедливости. В истории Дезмонда есть верный друг, красивые молодые девушки, огромные женщины с чудовищными телесами, пара добрых командиров и пара злых. В ней много хороших парней, отличных парней и парней, которых жаль, что плохо знал.
В дни его юности он был красивый, и его любили девушки, - гладили по выгоревшим русым волосам и целовали в ярко-синие глаза, - а когда от голода он сбежал на войну, они плакали. А когда от войны он сбежал в большой город, к голоду, они встретили его с радостью, раскрыли свои теплые милосердные объятия, и их любовь так часто заменяла ему хлеб насущный. А когда он сбежал от каторги на флот и ушел в море, он заскучал по ним. А потом, когда он сбежал от виселицы с флота в жаркое и щедрое чрево острова Тортуга, нашлись другие девушки, которые любили его так же как те, прежние, и те, что были до них.
Но потом цинга, тухлая ядовитая вода, злое солнце и кривые испанские навахи сделали свое дело, и он был уже не так красив, как раньше.
Потом один его глаз потух навсегда и перекочевал, опутанный сеточкой сосудов, в чужой карман. Но девушки все равно его любили, потому что рядом с черной дырой его второй глаз был особенно синим и ярким на исхудавшем, почерневшем от солнца лице. Непорядочные девушки шли с ним даже когда знали, что он «на мели», а порядочные девушки смотрели на него из-под полуопущенных ресниц. Они так же ласково запускали пальцы в его выгоревшие русые волосы и целовали теперь уже один, но стоящий двух, синий глаз. Они крепко обнимали его за костлявые плечи и, поерзав, устраивались удобно на его острых коленях, они наклонялись к его лицу и, хохоча, щекотали дыханием его шею, как раньше, когда он жил по-другому. Хотя теперь он был просто Рагетти.
Потом ему исполнилось двадцать четыре года, и двадцать четыре года длились десять лет. Это было колдовство.
Потом колдовство разрушилось, и теперь ему исполнялось двадцать пять.
Он сидел на пне, торчащем из воды. Обливаясь потом в духоте вечерних джунглей, он наблюдал за тем, как редкие лучи вечернего солнца, проникающие сквозь густые заросли, падают на большие цветы, а те на глазах меняют свой цвет и сворачиваются. Или, наоборот, разворачиваются. Сворачиваются и разворачиваются. Сворачиваются и разворачиваются.
В руке он сжимал глиняный стакан с мутной пахучей водой. Не вонючей, - ароматной. Она пахла не гнилью, а приторными резкими травами, и совсем не пахла морем.
Он сделал большой глоток и, задумавшись, не услышал плеска воды сзади и тяжелого дыхания.
- Это вода из реки?
Чья-то крепкая рука схватила его за запястье и вывернула. Но Рагетти, может быть, был кретин и неудачник, но беспомощным он не был. Вскочив, он высвободил руку, развернулся лицом к нападавшему и схватился за нож, но, увидев, кто перед ним, расслабился. Его плечи опустились, и он перевел сбившееся дыхание.
- Вы меня напугали, сэр, - тихо ответил Рагетти. – Да. Это вода из реки.
В кустах истошно закричала какая-то птица. Рагетти, вздрогнув, подумал, что, если это не пение, значит, ее только что сожрали.
Барбосса сделал шаг вперед и, размахнувшись, выбил стакан из его руки. Это было больно, но на такие вещи Рагетти давно перестал обращать внимание. Он задумчиво проводил взглядом стакан, который, описав в воздухе длинную дугу, с тихим шлепком упал в мутную речную воду, и потряс ушибленной ладонью.
- Не пей воду из реки, Рагетти, - прошипел Барбосса, тараща на Рагетти свои безумные белесые глаза. Этот взгляд Рагетти давно выдерживал, не дрогнув.
- Тиа Далма сказала, что воду из реки можно пить, - ответил он, устало моргнув и потирая запястье. – Сэр.
Он смотрел в лицо Барбосы без страха. Этим мало кто мог похвастаться. Но насмешка в том, что, в случае с Рагетти, никому не было дела, на что он смотрит без страха, сколько может выдержать его душа, и через что прошло его многострадальное тело. После всего происшедшего, Пинтель шутил: «Ты можешь влезть Кракену в глотку, вылезти у него из задницы, а всю геройскую славу получить от капитана по зубам». «Впрочем, - добавлял Пинтель, пожимая покатыми плечами, - он сдох, наш капитан Джек. Все к лучшему».
Барбосса склонил голову на бок и вытаращился на Рагетти еще сильнее.
- Она так сказала?! – оскалившись, воскликнул он и закатил глаза. – Ты бедный кретин. Не верь ни единому ее слову! – прошипел он и ткнул Рагетти пальцем в грудь. – Не пей воду из ее реки. Пей ту же воду, которую пьет она, - воду из колодца!
Еще пару секунд Барбосса таращился на Рагетти своими блеклыми яростными глазами с желтыми белками и, кажется, был рад его видеть, или забыл, как тот выглядит, или все еще плохо понимал, что происходит вокруг, в мире живых, или забыл, о чем шла речь, или что-то вроде того. Затем он отпрянул и, выпрямив спину, вздернул подбородок, как он это делал всегда, хотя при своем росте и так мог на всех глядеть свысока.
- Я тебя предупредил.
Не сказав больше ни слова, Барбосса опустил голову так, что тень от огромной шляпы упала на его чудовищное лицо, скрыв оспу и шрам через правую щеку, и, перескакивая с пня на пень, удалился обратно в хижину, стоящую неподалеку.
Рагетти уселся на свое место. Он стал прикидывать в уме, рад ли он возвращению Барбоссы, и выходило, что скорее рад, чем не рад. Барбосса был хорошим капитаном. Наверно, у него не было таких талантов во всех прочих областях, но капитан из него был лучше, чем из Джека, потому что Барбоссе была нужна его команда, а Джеку был нужен только Джек. Рагетти помнил это. «Что-то будет завтра…», - думал он мальчишкой, глядя на закат, когда только начал плавать с Джеком Воробьем. Но и завтра, и послезавтра был только Джек.
В то время они с Джеком были ровесниками. Теперь Джек старше Рагетти на десять лет. Солнце заходит, Джек. Вечернее солнце опускается за горизонт.
Ха. Бля.
Рагетти посмотрел на свое отражение в воде и довольно улыбнулся сам себе. Из сильных мира сего, похоже, для одного Барбоссы он чуть больше, чем глупый нечистоплотный зверь с гнилыми зубами. Барбосса доверяет ему ценности. Барбосса помнит его имя. Барбосса не хочет, чтобы он отравился водой и сдох.
Ха. Бля.
Только Рагетти знал, что, если не ему, то миру точно не хватает Джека Воробья. Этот парень еще не откашлял своё.
- А ты зачем идешь за Джеком Воробьем?
Рагетти обернулся и уставился в ужасные глаза ведьмы, глубокие и черные, как пустая могила. Эти ее огромные глаза он видел, когда засыпал, и вспоминал, когда просыпался. Ее взгляд преследовал его, но этот взгляд был ласковым, теплым и внимательным. Он боялся ведьмы до смерти, - всегда, когда ее не было рядом, когда зловещая и грозная Тиа Далма занималась ужасным черным колдовством в своей душной хижине без окон и огней, когда она насаживала на кол человеческие головы, когда соблазнительно поводила голыми плечами, когда в сладкой улыбке, которую она дарила другим, растягивались ее черные губы. Но когда она касалась его плеча или садилась рядом, она становилась тщедушной, жалкой и любопытной, как смышленая мартышка.
- Ты должен знать, зачем.
Рагетти с трудом отвернулся и снова уставился в воду. Теперь в отражении их было двое – он и она.
- Но я не знаю, - он пожал плечами. – Я иду вместе со всеми. Мне все равно нечего делать.
Она упрямо покачала головой.
- Так ничего не получится, - произнесла она. – Ты должен подумать и сказать мне, зачем ты идешь за Джеком.
Солнце почти село. В джунглях всегда шумно, но к шуму быстро привыкаешь, и он начинает казаться тишиной. Знаешь, что вокруг, в чаще, бродит ее черный народ – невидимый для тебя, молчаливый, с любопытными вытаращенными глазами, - и что их недобрые бесцветные взгляды неотступно преследуют тебя. Но их присутствие быстро начинает казаться уединением. Ко всему привыкаешь.
Ему хотелось спать и не хотелось думать. Она сидела близко, маленькая и тощая, день кончался, и ему хотелось уснуть на ее плече. Этой мысли он улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой, и, повернувшись к ней, нахально подмигнул единственным синим глазом.
- А кто сказал, что я иду за Джеком? – весело спросил он.
- А зачем? – она ответила ему в тон, склонив голову на бок. Она сидела на соседнем пеньке на корточках, ухватившись цепкими пальцами на кору. Грязное европейское платье с порванными рукавами сползло, обнажив худые плечи с белыми шрамами и длинную вытянутую шею.
Он улыбнулся еще беззаботнее и пожал плечами.
- Джек – цель путешествия, - сказал он, глядя в ее пытливое и смешное как у обезьяны лицо. – А я просто пускаюсь в путь. Я не иду за Джеком. Я просто…иду. Может, мне жаль расставаться с тобой.
Сказав так, он отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.
- Будь осторожен, - проговорила она, и по тому, как прозвучал ее хрипловатый низкий голос, он понял, что она широко улыбается, обнажив черные зубы. – Я могу поднимать мертвых из могил и опускать туда живых…
- …но не можешь убрать со своего тела синяки, которыми наградил тебя Барбосса.
Испугавшись собственной дерзости, он с трудом справился со сбившимся дыханием.
- Я хотел убить его, - не глядя на нее, сказал он. – Но сам испугался смерти. Ведь мне не тягаться с Барбоссой.
Он видел то, что не предназначалось для чужих глаз. Слышал то, что не для чужих ушей. Он мало что понял и не открыл страшной тайны, - только в очередной раз испортил себе жизнь.
Он шел мимо ее хижины. Он не знал точно день сейчас или ночь, потому что здесь, в чаще, это было не всегда понятно. Проходя мимо ее дверей, он услышал обрывки их разговора, увидел их ссору, прильнув к щели.
- …как родной брат! – сорвавшимся голосом крикнула она, словно выплюнула ему в лицо смертельное оскорбление и, отскочив прочь, прижалась к стене.
Барбосса побелел и, сжав кулаки, медленно поднялся из-за стола. Он смахнул со столешницы бутылку и та, пролетев через комнату, разбилась с жалобным звоном, ром из нее разлился по полу. Руки Барбоссы тряслись. Он тяжело дышал несколько секунд, словно пытался унять ненависть, охватившую его. Затем, когда сдерживаться дальше не было сил, он заорал, словно его режут.
- Ты лжешь, как дышишь, проклятая шлюха! – он с размаху опустил кулак на стол и блюдо, на которое пришелся его удар, развалилось на куски. Затем, глубоко вдохнув, он закрыл глаза, пытаясь справиться с собой. – Я не повторю его ошибку, - процедил он затем, словно обращался не к ней, а к самому себе, глядя на дно своей души.
Она шумно выдохнула. Из ее груди вырвался хриплый судорожный стон, и ее губы растянулись, обнажив ряд черных зубов в испуганном и злобном оскале.
- Ты только это и делаешь…, - прошипела она.
Позеленев, Барбосса поджал губы и быстро пересек расстояние между ними. Она метнулась, было, в сторону, но не успела, - он запустил руку в ее волосы, развернул к себе и со всей силы ударил кулаком в лицо. Рагетти, наблюдавший за этим через щель, отпрянул. Он знал этот страшный удар, - удар, в который Барбосса вкладывает всю ярость и гнев, который вмещает его тело, удар, который не достается даже матросам, - только врагам.
Она отлетела к противоположной стене и упала на глиняные горшки, сваленные в кучу, ударившись головой об угол деревянной тумбы, привезенной кем-то в подарок. Горшки разлетелись по комнате, а она осталась лежать неподвижно.
Рагетти думал, она больше не поднимется. Хилые мужчины умирали от такого удара, а хилым женщинам вроде нее он никогда прежде не доставался. Но она, полежав без движения несколько секунд, с трудом подняла разбитую об угол голову, и, переведя дыхание, вытерла окровавленное лицо рукой. Она посмотрела на свою вымазанную в крови ладонь. Посмотрела так, словно кровь была черная.
В тот раз Рагетти почувствовал к Барбоссе жгучую ненависть, а сразу вслед за тем - сладковатую приторную слабость, имя которой трусость. Он сделал шаг в сторону, упал на колени, и его вырвало в мутную речную воду. Почему? Может, от безобразного зрелища. Может, от отвращения к себе.
Теперь он вспомнил об этом, рассмотрев в опускающемся полумраке следы тех побоев на ее коже.
Они сидели молча, глядя на свои отражения в воде.
- Ты бы смог вырвать из своей груди сердце?
Он усмехнулся.
- При нашей жизни кто-нибудь сделает это за тебя раньше, чем ты думаешь.
Она придвинулась поближе и нагнулась, пытаясь заглянуть ему в лицо.
- Ты бы смог вырвать из своей груди сердце из-за женщины?
Он протянул руку и сорвал проплывающий мимо большой водный цветок.
- Я видел человеческое сердце. Вонючий и осклизлый кусок мяса, который тем противнее, что ты знаешь, что это сердце, то есть оно билось когда-то в груди и гоняло по жилам чью-то кровь, - ответил он, задумчиво заглядывая внутрь цветка. – На кой черт оно женщине?
- Ты бы смог вырвать из своей груди сердце из-за женщины? – с нажимом повторила она.
Он понюхал цветок.
- Я был бы рад, - задумчиво начал он, - если бы женщина хотела видеть меня живым. От меня живого больше проку и удовольствия.
Он улыбнулся цветку, разглаживая его большие сочные листья бледного цвета.
- Ты. Смог бы. Вырвать. Из своей груди сердце из-за женщины? – упрямо повторила Тиа Далма. Протянув тонкую руку, она вцепилась в его плечо и развернула к себе.
Он смотрел на нее долго, и загадочная улыбка блуждала на его лице.
- Я бы лучше нарвал ей цветочков, - ответил он, наконец. – Можно?
Поняв, что это и есть его простой ответ, она, разжав пальцы, кивнула и опустила голову. Тогда, протянув руку, он аккуратно, чтобы не дергать за волосы, воткнул цветок стеблем в одну из ее длинных грязных кос, и тот, водруженный на ее голове как корона, сделал ее еще больше похожей на нарядную мартышку.
Тиа Далма вскинула на него глаза и тепло, приторно улыбнулась. Ее глаза как всегда остались холодными, но от него это укрылось.
Как ни крути, вышло, что он прав, и он полезней, когда его сердце бьется на своем месте.
Это значит, что когда-нибудь она забудет свою ненависть и вспомнит, кто освободил Калипсо.
Значит, хоть желанной любви маленькой грязной ведьмы Тиа, которая никогда не рождалась, ему не видать, когда-нибудь Дезмонду Рагетти в море очень сильно повезет.
++++
to be...
Отредактировано Доджесс (2007-06-19 19:41:54)
