Название: Не вижу зла
Автор: Доджесс
Фэндом: Пираты Карибского моря
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Односторонний Мэри-Сью/Бекетт
Жанр: мутные ангсто-романсные сопли
Дисклеймер: нет, я начинаю думать, что Бекетт мне принадлежит, бугага))))
Варнинг: ЭТО НУДНО
От автора: фик к одноименному ужастику не имеет отношения, и я это название даже не поперла…точнее, поперла, но не специально, просто по-другому никак. Странный, нудный фик. Была хорошая идея, но воплотить ее удалось хорошо если процентов на 30.
*****
- У тебя к нему сексуальное влечение?
- …нет. Не знаю. У меня к нему человеческое влечение.
…
- Но ты должна понять, что твой пациент – ЗЛО. Которое, к сожалению, присутствует в нашем мире.
(«Клан Сопрано»)
*****
Не видит зла, не видит лиц, не слышит разговоров и когда-нибудь навсегда исчезнет из памяти людей. Но она очень молода, и это случится нескоро, - действительно нескоро, поэтому не о чем грустить.
Поднимается в четыре часа, и это лучше, чем в три. Многолетняя привычка дает о себе знать, и она устает, но в меру, - у нее хватает сил напевать за уборкой, смеяться шуткам, прижиматься к дверям и замочным скважинам, заглядывая в другой мир. Это не преступление и ей не хочется ТУДА, хотя там так красиво, Господи, как там красиво!
Но ей нравится и так. Ведь она знает все об их мире, а они о ее мире не знают ни черта.
- Выйди вон.
Они перед ней как на ладони, а она для них, - загадка, поэтому она так довольно улыбается, присев в глубоком неуклюжем реверансе и низко наклонив голову. Ее улыбка гордая и загадочная. Она сама как яркая, точеная тень – что ее отбросило, кто ее отбросил? Она теряется среди прочих, но она особенная, - так она чувствует, а иначе зачем ей быть и почему?
- Волосы, ВОЛОСЫ! – шипит дворецкий, выпучивая глаза, и она быстро заталкивает под чепчик растрепанные косы блеклого мышиного цвета.
Когда она выходит на улицу, когда она помогает ухаживать за цветами возле ворот и, стоя на коленях, выпалывает сорняки или протирает вазы, она громко поет. Она поет отвратительно, безобразно, потому что у нее нет других талантов, кроме таланта прибираться, но она поет весело и от души, а это нравится парням.
- Ты кто? – спрашивают ее.
- Я - прислуга в доме лорда Бекетта, - отвечает она, и многие кавалеры сразу же уходят прочь.
- А ты знаешь, что я – прислуга в доме лорда Бекетта? – торжествуя в душе, говорит она особенно назойливым и неприятным ухажерам на базаре. Смотрит, как вытягиваются их лица.
- Я тебе кто?! Я – прислуга в доме лорда Бекетта! – выплёвывает она в лицо своим обидчикам, и те вспоминают, кто перед ними.
Она приходит в его пустой кабинет на рассвете, пока он спит. Приходит в его спальню днем, когда он в кабинете. Иногда она встречает его в коридоре, - встает возле стены, приседает, низко наклоняется и видит только его сапоги, а потом поворачивает голову и улыбается ему вслед.
Если в момент, когда он выезжает из дому, она оказывается в помещении с окнами, она вытягивает шею и наблюдает за его отъездом, - скорым, всегда поспешным, но помпезным.
Однажды она стояла так возле окна в комнате для слуг, переодевая грязный фартук, и видела, как лорд Бекетт, весь в белом с ног до головы, в кружевах и лентах, садится в карету и не фигурально, а буквально блестит на солнце, как отполированный. Взмахнув тростью, он скомандовал трогаться с места. Тогда, неизвестно почему, неожиданной судорогой свело ее горло, и она расплакалась, - от счастья, как ей показалось, как мать с гордостью оплакивает прекрасное выросшее дитя. Она вынула из рукава мятый нечистый платок сероватого оттенка, и, по-бабьи запищав, принялась утирать с лица непрошенные крупные слезы. Она всхлипывала и скулила, как побитая собака, упрямо мотая головой в разные головы, словно отказываясь верить, что все может быть так хорошо.
Она почувствовала, как в комнату бесшумно вошел дворецкий, и, предвосхищая его вопросы, пропищала:
- Лорд Бекетт…какой же он красивый! – и заревела пуще прежнего.
Глупая баба, глупый дворецкий, - он все понял по-своему.
- Лорды, - зло для таких людей, как ты, - высокомерно, но сочувственно произнес дворецкий, опустив сморщенную руку на ее плечо. – Даже для таких людей, как я, лорды опасны.
Она всхлипнула и согласно закивала, потому что ей не хотелось ничего объяснять, и даже рта открывать не хотелось.
- А лорд Бекетт, - самое большое зло из всех лордов, он опасней всех, - продолжил старик. – Потому что он так близко.
Да неужели. Нет, не близко, - она даже не видела толком его лица, разве что мельком или издали. Но она знает его неплохо, насколько можно узнать человека, до мелочей изучив вещи, которыми он обставил свою жизнь.
Придя на рассвете в его кабинет, она первым делом открывает окна, впуская свежий утренний ветерок, и выходит на балкон, где стоит несколько секунд, любуясь краем яркого красного солнца, не знойного, умытого и ласкового. Окна кабинета выходят на море, и к моменту, когда она заканчивает убираться, солнце почти целиком выныривает из воды, ослепительное и злое. Начинает припекать. Просыпаются мухи - мухи-бабочки, мухи-стрекозы, море козявок, такое же бесконечное, как море за окном. Здесь становится жарко.
Но когда она начинает уборку, в кабинете прохладно. Накануне она опустила тяжелые темные шторы, дождавшись, пока хозяин уйдет спать, и к утру, не смотря на душные, жаркие и безветренные ночи, комната успела остыть.
Когда она утром поднимает эти шторы, белые стены и высокий потолок становятся красноватыми, редкая позолота загадочно блестит. Тихий шум воды, скрип мачт больших военных кораблей, стук молотков на верфях и чьи-то громкие голоса, которые быстро и далеко разносятся в спокойном утреннем воздухе, - она прислушивается, начиная новый день, и, вздохнув, принимается за работу.
Первым делом она вычищает камин. Сумасшествие топить камин при такой жаре, но лорд Бекетт иногда его топит. Наверно, он мёрзнет, он из тех особенных мерзлявых людей. Она слышала о таком от других, - бывают люди, которые все время мёрзнут, у них холод внутри, и это ни от чего не зависит и никак не лечится, потому что они такие с рождения. У них всегда холодные руки, и их часто знобит, зато они отличаются редким здоровьем и крепостью духа. Так ей говорили про эту особенность. Она не могла сказать наверняка, потому что никогда не трогала его рук, но он никогда не болеет. Это верно.
Потом она подметает пол, сметая песок, который накануне нанесли посетители. Все посетители в сапогах. Большинство – в военных, даже мистер Мёрсер. Он не военный, - она не знает точно кто, но не военный. До офицера ему плыть семь вёрст дерьмом, - он низкий человек с липкими лапами и колючим цепким взглядом. Он любит проделывать эту штуку, - пугать ее за работой.
- Бу! – и ржать своей выходке, хотя с такой рожей, как она считала, лучше вообще не улыбаться. Есть лица, на которых улыбка страшнее злобного оскала.
- Куда бежишь, ДЕВОЧКА? – спрашивает он ее иногда, цепко хватая за руку, когда она проносится мимо, и с силой стискивает ее локоть. Больше всего в такие моменты хочется опрокинуть на его голову ведро с грязной водой, потому что в его щипках хуже всего то, что они ВСЕГДА НЕОЖИДАННЫЕ. Внезапный господский щипок за работой, - худшее в жизни молоденькой служанки.
Так же часто, как мистер Мёрсер, в кабинет приходит адмирал Норрингтон. Такой красивый, благородный джентльмен. Такой высокий, плечистый и нарядный, с умными и честными глазами, такими темными, что лучше не пересекаться с ним взглядом в жаркий день. Даже маленькой служанке, хотя ей это не грозит, ведь адмирал Норрингтон, в отличие от мистера Мёрсера, брезгует прислугой и старается вообще ее не замечать. Ей даже жалко. Если бы адмирал Норрингтон тоже любил щипаться, ее жизнь была бы гораздо веселее, ведь она самая молодая и хорошенькая служанка в этом доме, и все адмиральские щипки доставались бы ей. Но адмирал был грустный и задумчивый, словно несчастный, и от того становился еще бледнее и красивее.
Закончив подметать песок, она начинает до блеска натирать мастикой и без того сияющий темный паркет. Это самая трудная часть утренней работы, - результаты ее почти не видны, потому что паркет и так отполирован, но она отнимает много сил.
Затем она переходит к самому интересному. Сметает пыль с больших моделей кораблей, сделанных точь-в-точь как настоящие, сделанных кем-то умелым, с душой, мастерством, любовью и огромным терпением. Расправляет их белые паруса, маленькие разноцветные флаги на их мачтах сделаны из такой тонкой ткани, что целый день трепещут от слабого, жаркого ветра, гуляющего по кабинету. Она протирает даже дула крошечных, но грозных пушек, аккуратную палубу, миниатюрные пороховые бочки.
Потом она выходит ненадолго и приносит высокий крепкий стул для хозяйственных нужд. На него она встает ногами и сметает пыль с огромных карт на стене. На них названия, которых она никогда не слышала, и много белых пятен, - на эти пятна хозяин кабинета подолгу смотрит, сидя в одиночестве над бумагами, и много выпивает при этом. Никто не знает, о чем он думает, но его взгляд стекленеет и мрачнеет. Она спрашивает себя, - почему художник, который часто здесь бывает, чтобы раскрашивать карту, не раскрасит эти белые пятна разными цветами, раз они так раздражают лорда Бекетта, почему лорд Бекетт не прикажет убрать эти пятна.
За картой приходит время чайного сервиза. Ее священное право, - выбрать сервиз для этого дня. Чай будут пить из того, который она поставит. Она давно распределила их по дням недели, - по четным неделям от начала года они выставлялись в прямом порядке, по нечетным – в обратном. Правда, их было восемь. Восьмой, - свой любимый, самый красивый и яркий, черный с красным, - она ставила редко, только когда чувствовала себя совершенно счастливой, или очень красивой, или когда чувствовала особенную нежность к хозяину кабинета.
Потом она вытирает вазы. В них строго запрещено ставить цветы, поэтому на этом все заканчивается. Она протирает их от пыли и все.
Потом приходит очередь сундуков с большими замками, расписных шкатулок и серебряных коробочек с узорами, стеклянной чернильницы, которую надо наполнить, пушистый перьев, которые надо поменять. Лорд Бекетт – большой писатель и знатный читатель. Но она не имеет права прикасаться к бумагам, которые крепко заперты, поэтому, вытерев стол, только разглаживает белоснежные кружевные салфетки и осматривается кругом.
Кругом красиво и изысканно. Она не знает изысканность, но видит красоту, - вещественную, людскими руками сотворенную, - которой лорд Бекетт окружил свою жизнь, на которую он тратит свои деньги, на которую утреннее южное солнце светит в открытое окно.
Просыпается порт, на верфи начинается работа, усиливается горячий ветер. От ветра тихо хлопают паруса игрушечных судов.
Каждый день.
Так было каждый день, но однажды произошел случай, - она распелась за мытьем коридора.
- Кто поёт.
Вздрогнув от неожиданности, она быстро поднялась на ноги, вошла в кабинет и остановилась на пороге, присев в глубоком реверансе, - дамы называли такие реверансы коровьими или лошадиными.
- Прошу прощения, милорд, я задумалась.
Он долго смотрел сквозь нее, думая о своем.
- А ты кто?
- Горничная, милорд.
Он перевел взгляд на бумагу, которую читал, и устало прикрыл глаза.
- Ты мне мешаешь, - раздраженно процедил он. - Зачем ты поешь?
Ей показалось, что он говорил только затем, чтобы потянуть время и не возвращаться к чтению длинной бумаги. Наверно, это было утомительное и скучное чтиво.
- Я пою и улыбаюсь, когда я счастлива, милорд, - ответила она, сложив руки перед собой и наклонив голову.
Он повел бровями и, опершись на стол, снова углубился в чтение.
- Улыбайся сколько угодно, - сухо произнес он, не глядя на нее. – А петь не смей.
Она повторила свой коровий реверанс и исчезла за дверью.
Тот день был особенным. Особенно плохим. Особенно жарким и тяжелым. Она задыхалась, просто поднявшись по лестнице, в глазах темнело, когда она нагибалась, к полудню она устала так, как не уставала за целую неделю. В тот день было много посетителей и много разговоров за закрытыми дверями его кабинета, много внезапных щипков мистера Мёрсера, много задумчивых взглядов прекрасного адмирала Норрингтона, обращенных не к ней. Разбилась одна из чашек.
Дворецкий, подававший чай, наслушавшись разговоров, которые лорд Бекетт вел со своими подчиненными, спустился в комнату прислуги против всех правил, и лег на грубую дощатую кровать, которая там стояла. Он вытянулся, сложил руки на груди, как покойник, и уставился в потолок немигающим взглядом, несчастным, каким и должен быть взгляд водянистых старческих глаз. Его сморщенные губы дрожали, словно он сейчас расплачется.
- Мистер Литтон, - произнесла она с мягким укором и покачала головой.
- Уйди, глупая девка, займись своей работой, - продребезжал мистер Литтон, и его голос сорвался, а глаза увлажнились. – Оставь меня в покое. Ты ничего ни в чем не смыслишь!
- Я смыслю, что если лорд Бекетт узнает, что вы валяетесь средь бела дня, нам всем не поздоровится.
- К черту лорда Бекетта, - пошептал мистер Литтон, глядя на потолок, как на последнее спасение. – Я, старый человек, слышал, как он…, - дворецкий, не договорив, всхлипнул и закрыл лицо руками. – Наш хозяин – зло.
Она пожала плечами и вышла вон, как ей велели. Она вернулась к работе, думая, что через полчаса и мистер Литтон последует ее примеру. Но он не вышел ни через час, ни к вечеру, и на следующий день слег с тяжелой мигренью.
- Где дворецкий? – спросил лорд Бекетт, когда она пришла вечером в кабинет, чтобы унести грязные чашки. Он сидел в кресле в тени, почти невидимый. Стол был завален бумагами, на паркете – песок, камин горит вовсю, словно солнце не жарило весь день. Запустение, безветрие, тишина. Он закрыл окна. Держал рюмку в расслабленной руке.
- Он занемог и отдыхает, милорд, - поклонившись, ответила она.
- Отдыхает без разрешения?
Она склонилась еще ниже и молчала пару секунд.
- Ваша Светлость дали ему такое разрешение, - солгала она, не дрогнув и не покраснев.
Он не ответил, позволив ей собрать на поднос чашки, ложки, сахарницу, блюдца и тарелочки, но остановил ее уже в дверях.
- Еще, - сказал он, и, обернувшись, она увидела, что он протягивает ей пустой графин. – Наполни чем-нибудь крепким.
Принимая графин, она едва коснулась его руки, но так и не разобрала, холодная она или нет. Он смотрел прямо перед собой и, казалось, засыпал в кресле.
- В полночь поменяй свечи и принеси чай.
- Ваша Светлость будет работать всю ночь?
Их Светлость не ответил. Он сел поудобнее, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Едва сделав это, он уснул.
Она позволила себе задержаться на секунду и рассмотреть его лицо, - нестарое и довольно симпатичное, только слишком белое для этих мест. Обычное спящее лицо.
Она пожала плечами, хмыкнула и обратилась к своему отражению в полированной дверце шкафа.
- Нет. Не вижу зла.
*****
