2

"Здравствуйте, дорогой отец. Крепко целую вас и сообщаю, что у меня все в порядке. Я здорова, даже когда весной у нас в школе трое слегли с простудой, я ничего, хоть бы чихнула, но матушка на всякий случай неделю меня продержала дома. Сейчас уже тепло, даже жарко, мы все гуляем после занятий. Стараюсь держать свое обещание, вести себя хорошо и прилежно учиться, в школе меня ставят в пример. Мисс Мейсон говорит, хорошая память. И еще писать научилась чисто, почти без клякс.
Будьте здоровы, пишите, я люблю вас, храни вас бог.
Ваша Рози."

Я лежу в постели с открытыми глазами и думаю. Почему в письмах ничего нельзя сказать как есть? Стоило ради этого целый год учиться грамоте. Если бы я только могла, вышло бы совсем иначе. Закрываю глаза и начинаю сначала.

"Здравствуйте, отец. Простите, что не хочу вас называть "дорогой", хоть матушка и требует писать так. Я просто не могу, я страшно зла на вас за то, что вы уехали так далеко, а меня бросили. От вас даже письма идут по месяцу, а мне не письма нужны, а вы сами, чтобы мы жили все вместе, втроем, как раньше. Я по ночам плачу в подушку, а утром встаю и как ни в чем не бывало иду в школу, так что никто не догадывается. Ну, может быть, матушка немного. Мы с ней почти не разговариваем, только о делах, но она, кажется, что-то понимает. Она спокойна в последнее время, не то что я. Вечерами садится за стол и пишет часами, а мне заглянуть не позволяет. В этом письме я могу написать что захочу, так вот, знайте, я на нее тоже зла, потому что ей легче, чем мне, она большая и умеет быть одна, а я нет. Я знаю, что гнев - грех, особенно когда на родителей, не думайте, мне иногда самой от этого тошно и начинаю себя ненавидеть, но что поделаешь, что есть, то есть.
В школе мне, в общем, нравится, я и правда первая по чистописанию, мисс Мейсон меня вчера похвалила. Я люблю, когда хвалят, я за это все-все готова сделать. Правда, меня за это невзлюбили другие девочки, так что даже не поймешь, повезло мне или нет. Со мной по-прежнему никто не водится, кроме Мэгги Муллигэн. Но даже об этом вам писать нельзя, вы ее не любите, потому что у нее родители ирландцы, матушка мне не говорила, но я все равно знаю. А если бы не она, мне было бы совсем худо. С ней мы и гуляем на пустоши после занятий, и я снова была у нее на именинах. Семья у нее совсем не плохая. Отца нет, зато братьев и сестер целая куча, все рыжие, веселые и крикливые, а мать уже старушка, ростом маленькая такая, но ее все боятся. Было очень весело, только парни, как Мэгги сказала, выпили лишнего и затеяли драку, но мать их живо утихомирила. А потом мы все как ни в чем не бывало танцевали хорнпайп. Они хорошо умеют и меня обещали научить.
А еще я раз видела Джека. Он теперь в школу не ходит, его приютил мистер Флоуз, сапожник, вы, наверное, слышали. Я на него давеча наткнулась на рынке. Матушка меня взяла с собой в помощь, а там как раз был балаганчик с Панчем и Джуди. Все смотрели и смеялись, я так хотела взглянуть, вот и отстала. А когда бросилась догонять, смотрю, у рыбного лотка стоит какой-то парень с тележкой, большой совсем, и с ним куча малышей. И смотрит на меня в упор, мне даже зябко стало, остановилась, пригляделась - а это он. Ничего не говорит, только смотрит. И чего-то я так струсила, повернулась и припустила со всех ног, как маленькая, даже сейчас вспомнить стыдно. Да еще от матушки попало, когда разыскала ее в толпе, она все время спрашивала, почему меня так долго не было, а я не хотела говорить. В тот день мы с ней весь вечер не разговаривали, только перед сном помирились. Мне даже ее жалко было, она же со мной по-хорошему, а я ей ничего не рассказываю.
А как я ей расскажу, когда ей, как назло, не нравятся именно те люди, кто нравится мне. Я про мистера Алджернона, простите. Матушка его терпеть не может, я как-то по глупости пыталась ее уговорить, рассказать, какой он хороший, так потом сама пожалела. Теперь молчу. Я иногда прихожу к ним в гости, меня угощают чаем и разговоривают как с большой. И так интересно, когда тебе рассказывают всякие истории, и спрашивают, какое я люблю варенье, и даже дали почитать книжку, с условием, что не запачкаю. Я ее обернула в бумагу и каждый раз, прежде чем ее взять, мою руки. Она стоит у меня в комнате, матушка, наверное, знает, откуда, но ни о чем не спрашивает.
Я уже читаю сама, только еще медленно. Начала третьего дня, и вот что успела прочесть. Это история про одного джентльмена, он служил, как вы, на корабле доктором. Однажды, когда они были в чужих краях, поднялась буря. Его смыло волной в море и потом, когда он уже почти утонул, все-таки подхватило и выбросило на берег в пустынном месте. Он пришел в себя, отлежался и пошел искать людей. Дальше пока не знаю, пришлось гасить свечу и ложиться спать.
В общем, не так уж мне и плохо живется, это я со зла, наверное, написала в начале. А как стала вспоминать, выходит, что ничего. А когда становится совсем грустно, стараюсь думать о том, что у меня есть хорошего - о чистописании, о Мэгги, о мистере Алджерноне и о вас, отец."

--------------------------
продолжение следует

4

"Здравствуйте, дорогой отец. У меня все хорошо. Матушка мной довольна, я уже могу сама растапливать плиту, раздувать утюг и чистить картофель, и помогаю Молли по дому, а еще она (матушка, а не Молли) учит меня шить. Очень трудно, но интересно, вот научусь и сошью что-нибудь для вас, можно будет переслать с оказией. В школе немного хуже, правописание не дается, я никак не пойму, зачем записывать слова совсем не так, как их произносят. Еще повздорила с Мэгги, чуть не подрались, простите, и нас обеих заставили сто раз написать в тетради "я больше никогда не буду так себя вести". Очень постараюсь это выполнить, чтобы вас не огорчать.
Целую вас. Ваша любящая дочь Рози."

А теперь по-честному. Мне очень плохо. Меня никто не любит. Если я хожу грустная, никто не заметит и не спросит, что случилось. Если весела и охота поговорить, никто не хочет меня выслушать, зато сразу дают какую-нибудь работу по дому. Знайте же, я ненавижу стирать, и щепать лучину, и подметать пол, а когда мне говорят, что каждая девочка обязательно должна все это уметь, мне просто дурно становится и нападает тоска. Правда, кое-что удается - с утюгом я управляюсь, мне очень нравится, каким гладким и твердым становится белье и как оно приятно пахнет. Правда, два раза я обожглась, а раз уголек выскочил прямо на пол, но я его затоптала, и ничего. Наверное, мне нравится все опасное и такие дела, где нужна храбрость. Шитье тоже нравится, но это надо, чтобы было много времени и настроение спокойное, иначе не хватает терпения. Когда я тороплюсь или зла на кого-то, нитки и игла ведут себя прямо как живые, того и гляди затянешь узелок или уколешься. Но все равно хочу научиться, очень уж красиво выходит, если все сделать правильно. А еще мне по душе плести ивовые корзинки для еды, старший брат Мэгги мне раз показывал, он их делает на продажу, но вот это, как назло, девочке совершенно ни к чему.
Ой, вот еще, пока не забыла. В книжке, которую дал мне мистер Алджернон, я уже дочитала вторую главу. Этот человек, доктор, ну, который тонул и выбрался на берег, он шел-шел и пришел в такое место, где всё маленькое - деревья, трава, скот, а жители ростом с дюйм. Они были очень глупые, потому что не понимали, какие они маленькие. Представляете, они считали себя нормальными людьми, а свой мир - правильного размера! А у самих была такая снедь, что тому доктору понадобилось, чтобы насытиться, съесть целую тысячу хлебов! Думали, что они самые сильные, мудрые и храбрые, а он всю их армию смел с ног одним чихом! У них там был свой король, я очень смеялась, когда читала, как он "милостиво снизошел" до того доктора, у которого весь помещался на ладони, а себя величал в указе : "Величайший и непобедимый властелин, ногами упирающийся в землю, а головой уходящий в облака". Правда, доктор был воспитанный человек и не стал над ними смеяться.
Я снова виделась с мистером Алджерноном. Когда я пришла, его еще не было дома, он задержался в присутствии, но его матушка приняла меня очень приветливо, усадила в гостиной и пошла на кухню готовить чай. А у них там стоят по углам целых два шкафа с книгами, и оба набиты до отказа. Зачем столько, я и одну книжку пока одолею, замучаюсь, а на все это, должно быть, у меня ушло бы лет сто. Но шкафы были очень красивые, книги толстые, стоят плотно, корешок к корешку, и на всех было что-то написано, а на некоторых даже вытиснено золотом. Я не выдержала, встала и начала ходить и их рассматривать. Они все были толстые, в темно-синей и черной коже. На одних прочитать было ничего невозможно, какие-то неправильные буквы, а на двух буквы знакомые, но они никак не складывались в слова. Но потом попалась одна нормальная, там на корешке было написано "тряхни копьем", а ниже, мелкими буковками, иноземное слово, которое я раз или два где-то слышала, но не знала, что это такое. Я потянула за корешок, вынула книгу, а она сама раскрылась, там в начале оказалась картинка: шут в пестром наряде, в колпаке с бубенчиками, как на ярмарке в балагане, и с высунутым языком. Мне очень понравилось. Тогда я подумала, что мистер Алджернон, наверное, не рассердится, если я немного посмотрю, пока я одна, все равно его матушка занята и ей нельзя мешать. Я отнесла книгу на стол, раскрыла и стала перелистывать страницы, там, наверное, были и еще картинки. Наконец нашла одну и испугалась. Там был нарисован такой страшный чернокожий язычник в богатой одежде, он держал в руках прекрасную девушку с распущенными волосами и душил ее за горло. И тут меня окликнули. Мистер Алджернон, наверное, уже звал меня раз или два, но я не услышала, вот он и подошел ближе. И спросил:
- Что ты читаешь, дитя?
И тут заглянул и увидел картинку и страшно рассердился, наверное потому, что я взяла книгу без спроса. Я даже испугалась, такое у него стало лицо. Мне бы ответить, а я стояла как вкопанная и не могла сказать ни слова. Потом захлопнула книгу, быстро вернула ее обратно в шкаф и стала просить прощенья. Если бы я знала, что он так ей дорожит, я бы в жизни к ней не притронулась. Мне же матушка сто раз говорила ничего не трогать в чужом доме, пока не разрешат. Я решила, что он больше не будет меня звать в гости, чуть не заплакала и сказала ему:
- Сэр, простите, я больше никогда-никогда так не буду, я скверная девчонка, я не знала...
Тут он немного успокоился, медленно достал платок и вытер пот со лба. Потом сел в кресло у камина и велел мне:
- Садись рядом.
Я села возле него, на скамеечку для ног, смотрела на него снизу вверх и плакала. Он помолчал и сказал:
- Рози, послушай внимательно, что я тебе скажу. Не думай, что мне для тебя жаль какой-то книги. Но ты взяла ее без спроса. Кроме того, тебе еще рано читать ее, это чтение не для детей. Если ты сделаешь так снова, мы с тобой никогда больше не увидимся.
Он еще помолчал, о чем-то думая, а я только молча сидела, глотая слезы. Потом он снова заговорил.
- Я прощу тебя на первый раз. Но обещай мне, что такое никогда больше не повторится. Я знаю, ты умная и честная девочка, и мне будет довольно одного твоего слова.
Я обещала, плакала и слова обещала, он смягчился, гладил меня по голове и утешал. Это было так хорошо.
Потом пришла миссис  Алджернон  с чайным подносом, и мы сели за стол, мистер  Алджернон держался со мной любезно, как ни в чем не бывало, а его матушка расспрашивала меня о школе и о подругах и сама рассказывала, как была маленькой. Потом спросила:
- Рози, в твоем возрасте я умела шить, вышивать, в десять начала готовить себе приданое. Хочешь, я тебя тоже научу?
Я уже успокоилась, осмелела и потому ответила как есть:
- Нет, спасибо, миссис Алджернон. Мне это ни к чему.
Она улыбнулась и сказала:
- Видно, ты решила остаться в старых девах. Неужели тебе не хочется красивой свадьбы с белым платьем?
Я рассердилась и ответила:
- Я вовсе не собираюсь замуж, вот еще. Я хотела бы научиться ездить верхом, стрелять из лука и метать нож в цель. А когда я стану большая, я отправлюсь в кругосветное путешествие на корабле, как мой отец. А еще я стану ученой и прочту много-много книг.
Мистер Алджернон тоже улыбнулся и сказал примирительно:
- Ну, в последнем я не сомневаюсь.
Потом мы пили чай с лимонным кексом, играли в фанты, смеялись и болтали. Я поблагодарила мистера Алджернона и его матушку и пошла домой, и всю дорогу была счастлива.
Но потом, подходя к дому, я снова вспомнила про ту книгу, про свое обещание и его слова - о том, что я если сказала, то буду молчать. То же самое сказал обо мне Джек Картрайт - давно, сто лет назад, когда я встретила их с отцом у вересковой пустоши и поклялась молчать, а потом нарушила клятву. И тогда я опять заплакала, потому что поняла - мне теперь нельзя верить, кто обманул раз, тот может обмануть снова, потому что ему нечего больше терять.

--------------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2010-08-22 20:54:14)

6

"Здравствуй, дорогая Ева.
Прости, что без обиняков. Мне плохо. За что ни берусь, все валится из рук. Обед на завтра не приготовлен, в спальне половица отстала, надо плотника звать, в корзине куча нештопанных чулок, а я сижу и не знаю, что делать.
Мы с Рози рассорились, впервые по-настоящему. Скажи, или нынче дети пошли какие-то другие, или что еще? Семь лет ведь, всего-навсего, а характер взрослый. Что прикажешь думать, когда родная дочь, в глаза тебе глядя, заявляет такое...
Ох, опять я сбилась. Погоди, сейчас напишу по порядку.
Утром отпустила я ее в школу, сама пошла за покупками. И день нынче так хорошо начинался, погода ясная, солнце, ветерок легкий с моря. Иду пустошью и вспоминаю, как тогда, в такой же денек, гуляли мы здесь с Роби, как шляпку мою ветром унесло, как в четыре руки ее ловили... Как рассуждали - о женских правах, о справедливости - важно так, по-взрослому, потому как сами были свободны и все эти вещи казались нам тогда не ближе Америки.
И вот на рынке, в мясном ряду, стою у прилавка и жду, уже приглядела себе такую славную баранью ножку для супа. И тут женщина передо мной поворачивается и говорит:
- Миссис Браунинг?
Нет, знаешь, Иви, даже не женщина, а леди - иначе не скажешь. И одета скромно, и сама вон на рынок пошла, но выговор, как у благородной, и глядит, будто с прислугой разговаривает. Ласково, но свысока. Я даже оробела немного.
- Точно так,- говорю, - сударыня, простите, не припомню...
Она улыбается:
- Неужели ваша Рози вам не рассказывала? Такая приветливая девочка, бойкая, и развита не по летам...
Ты же знаешь, Иви, что порядочные люди, желая ребенка похвалить, первым делом скажут, что он хорошо воспитан. Не понравилось это мне сразу. То есть Рози моя вести себя не умеет, а она, говоря об этом, просто хочет мне подсластить пилюлю. Тем более я уже догадалась, кто передо мной. Говорю как могу вежливо:
- Вы миссис Алджернон?
- Ну конечно, Рози нас уже давно навещает, мы так рады ее визитам. Уверяю вас, это очень одаренный ребенок. Даже одолжила у нас Свифта... Знаете, я сомневалась, подходит ли это для ее возраста, но Томми настоял, книга-то его...
Не дай тебе бог, Иви, испытать то, что со мной сделалось от этих слов. Это только так говорят - обухом по голове, а вот когда взаправду... - Что, - спрашиваю, - какой такой Томми?
Она на меня смотрит, как на дуру:
- Мой сын, Томас Алджернон. Что с вами, милая?
Но я уже опомнилась, говорю, запамятовала, простите, мол, некогда мне - и чуть ли не бегом прочь. Бог ее знает, что она обо мне подумала, но мне, Ева, наплевать. Прибегаю домой, Рози на кухне, сидит за столом с Молли, чистят вишни для варенья. Молли как меня увидела, брови подняла, но больше - ничего. Умница. Я, значит, тоже молчком, Рози беру покрепче за руку и веду в детскую. Она даже не упиралась - такой, должно быть, у меня был вид.
Завела ее, дверь прикрыла и только тогда говорю:
- Где та книга, что он тебе дал?
У Рози лицо вытянулось, не привыкла, чтобы с ней так разговаривали, но мне не до того, стою и жду. Тут она сообразила, о ком это я, берет с полки книгу и подает мне:
- Вот, только осторожно, не запачкайте.
Иви, ответь: как мне хватило сил, чтобы не швырнуть эту гадость прямо в камин и не закричать в голос? Бог надоумил, не иначе. Просто взяла в руки, посмотрела, даже открывать не стала. Не в книжке дело.
- Рози, - говорю, - значит, так. Сейчас мы с тобой пойдем к ним, вернем это, поблагодарим и уйдем. Больше ты туда ходить не будешь, я тебе запрещаю.
Она будто не понимает:
- Но я не могу, я еще не дочитала... И на этой неделе обещала навестить, они же меня ждут.
Куда было деваться, Иви? Что делать? Вот ты бы что сделала на моем месте? Говорю ей:
- Значит, не дочитаешь. И скажешь, что извиняешься и прийти не сможешь.
- Но почему?!
Ничего, говорю себе, ничего, Роуз. Главное - отвечать твердо, будто уже все решено и разговора об этом быть не может. Для ребенка же как : голос уверенный, властный - вот и прав.
- Потому что я так сказала, - говорю, - я твоя мать, я знаю, как для тебя лучше.
И тут она мне отвечает:
- Неправда.
Выпалила, и, видно, сама испугалась, сроду я такого от нее не слышала. Она молчит, и я молчу. Вот оно, думаю, воспитание, все по-доброму, все разрешали... ну пускай не все, но воли много давали, это точно... Теперь, значит, по-другому придется?
- Рози, - говорю, - что с тобой? Что я тебе сделала?
Она в ответ тихонько так:
- Простите, - и покраснела вся, чуть не плачет. Она же совестливая у меня, умная, все понимает. То-то и плохо, что понимает. Сейчас ей не понимать надо, а забыть, поглупеть, из головы выбросить этого человека и все, что с ним связано. Иначе все, конец.
- Рози, - повторяю, и пожестче, - ты меня поняла?
Тут до нее начало доходить, что разговор всерьез.
- Но как же... но почему... у них же так хорошо, я привыкла...
- Значит, - говорю, - отвыкнешь. Ты уже большая, пора по дому помогать, и школу тебе никто не отменял... - и тут поняла, что нужно что-то еще, в утешение, и добавила  - Ты же не сирота, есть кому о тебе позаботиться. Я и книжки  тебе почитаю, и с учебой помогу... Гулять будем ходить, к морю...
А она как ногами затопает, закричит:
- Это все не то, не то! Не хочу с вами! Я к ним хочу!
И тут я не выдержала. Иви, что это было, сказать не могу, понять не успела, как ослепило меня. Но точно помню - обрадовалась, потому что она своим криком мне руки развязала, и теперь я в своем родительском праве и могу дать себе полную волю. Говорю ей так, что самой боязно стало:
- Ты что это себе позволяешь?
Она снова в крик:
- Я все равно туда пойду, без спроса! Возьму и пойду!
И тогда я ей с наслаждением так отвечаю:
- Ну что же, ладно.
Протянула к ней руку, а она ни с места, смотрит на меня такими волчьими глазами и молчит. Тогда я сама подошла, взяла ее снова, привела на кухню. Молли, конечно, и след простыл. Пошла вместе с ней в угол, взяла веник, выдернула пару прутьев. Говорю:
- Сейчас узнаешь, как дерзить.
А она в слезы:
- Ну и пускай, накажите, все равно я вас не боюсь!
Ну, Ева, ты же меня знаешь, меня подтолкни только. Мигом схватила ее за шею, голову себе в колени, подол вверх, все содрала, сдернула... Она закричала, потом еще, сильнее, еще, как никогда раньше не кричала. В общем, в этот раз получила она у меня крепко, не то что давеча. Но как выпустила ее, оправила одежки, посмотрела ей в лицо...
Иви, милая, что теперь будет? Она у себя в детской сидит, а я в спальне, и обе молчим.
Ну что мне было еще делать, скажи? Что?!"

--------------------------
продолжение следует