PIRATES OF CARIBBEAN: русские файлы

PIRATES OF THE CARIBBEAN: русские файлы

Объявление


Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Стрелка компаса

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

Большинству изрядно надоевшая, может быть, немного подзабытая, вновь явилась ваша Стрелка компаса, нередактированная и небитая. Вас прошу не очень измываться, ибо все написано давно...
Самое жизнерадостное и дурацкое творения имени Исиль, по совместительству самое длинное. Было написано тогда, когда у Исиль случались неожиданные приступы хорошего настроения.
Предупреждение:
Может вызвать ностальгию по прежней Исиль, по осени 2006 года и по старому Фанфик.ру.

Ох уж
Этот безумный Воробей...

Куда покажет стрелка компаса?

Глава первая. Из прошлого – в настоящее,
Или кракен изнутри.

Что было.

«И он встал – одна шпага против сотни зубов кракена. Встал, понимая, что уже не спастись, уже не посмеяться над глупым морским дьяволом. И кракен знал это, как знал и то, что Джек Воробей  не убежал бы, даже если бы мог. А он мог. Но поцелуй Элизабет сказал ему куда больше, чем сама Элизабет могла передать. «Делай, что хочешь».  Пасть кракена. Зловонная, липкая, несущая дикую, больную смерть. Кракен ждал должника. Он был достаточно умён и ждал. Он знал людей. Кракен отодвинул зубы подальше и ещё шире раскрыл пасть. И капитан подошёл к ней, внешне спокойный и улыбающийся, но с диким пожаром и пламенем внутри. Он горел. Ему было смешно, и хотелось расхохотаться во всё горло.

И он захохотал, запрыгивая в пасть кракена, перегнувшегося через борт. Он ждал смерти и не боялся её. А в трёхстах метрах его команда без слёз прощалась с ним.
- И мир сразу как-то потускнел, - безлико выразил своё настроение мистер Гиббс.
- За добряка, - подняла кружку Элизабет в хижине колдуньи.
- Его можно вернуть, - не согласилась туземка.
- Мы пойдём на край света, - ответила команда.
- Да, - сказал Уилл Тёрнер.
- Да, - взглянула с надеждой Элизабет.
- Да, - прохрипел попугай мистера Коттона.
- Вам будет нужен капитан, - улыбнулась колдунья.
- Ну, расскажите мне, что же случилось с моим кораблём? – спустился со второго этажа Барбосса. Он откусил яблоко, сок потёк по бороде. Мартышка завизжала».

А капитан Джек Воробей тем временем катился по склизкому склону внутри кракена, как вдруг из темноты появился камень. Он не смог затормозить и порядочно ударился – так, что искры из глаз посыпались. На пару секунд он потерял сознание, и этого оказалось достаточно для того, чтобы лбом пересчитать почти все камни на своём пути. К сожалению, дальше третьего камня капитан ничего не помнил…

Первое, что он ощутил, когда пришёл в себя – головную боль. Потом запоздало пришёл вывод, что он жив. И ещё позднее – что чудовищная вонь почти не ощущается. Однако почти полное отсутствие отчётливых звуков доказывали, что он по-прежнему находится внутри этого чудовища.
Открывать глаза Джек Воробей пока не решился – последние воспоминания несколько лишили его жизнерадостности или хотя бы её видимости. Рядом послышался сдавленный хрип, и тут уж ему ничего не оставалось, как открыть глаза.
Темнота. Он пошевелился. Боль во всём теле. Вскоре тьма несколько рассеялась, и количество поднятой к глазам руки достигло одной. «Считаю четверых – набирается четверо», вспомнил он Гиббса. Кряхтя, перевернулся на живот, ощущая вместо скользкой кожи явно сухую, но от этого нисколько не более привлекательную. Однако упереться в ней можно было.  Скосив глаза в сторону источника, он медленно пополз туда. Посмотрим, что у нас в карманах. Это не то, это тоже… Верный компас… Но стрелку в темноте не разыщешь. Так-так-так… вот оно! Руки наткнулись на мягкую самодельную свечу. Однажды они грабили китобойное судно, и Джек захватил пару свечей на память, а потом и забыл. Вот почему правый карман всегда был таким жирным и липким. Свечи свечами, но сами собой они не зажгутся. Джек разочарованно выпятил нижнюю губу. Его, как всегда, не заботило то, что свидетелей его почти детской обиды не было. 
- Везёт же мне, - пробормотал он обиженно, - свечи есть, а зажечь их нечем.
Он достал нож – подарок туземской колдуньи.
- Ну и зачем ты мне теперь? – уныло спросил он у ножа. – Ничего не видно, вот заколюсь тобой, и узнает хозяйка, что ты убил меня.
Нож задрожал. Джек часто разговаривал с предметами, хотя делал это, как правило, не вслух. Как со своей «Жемчужиной»… Где она теперь? У кракена в желудке? Нож продолжал дрожать и вдруг сказал голосом туземки:
- Постарайся дожить до завтра.
- Ты? Эээ… - Джек быстро справился с удивлением. Лезвие засветилось тусклым светом, но себя оно вполне освещало. Из золотых вкраплений медленно собралось лицо колдуньи.
- У меня мало времени, Джек. Это парные ножи. Так и знала, что всё равно когда-нибудь сюда попадёшь, вот и дала. Если бы мой нож развалился, это значило бы, что ты умер. А так от только заржавел. Ты в кракене, как сказала Элизабет.
- Да, - глухо ответил Джек. Её имя отозвалось колокольным звоном в его ушах, а потом он вдруг понял, что ничего, кроме лёгкой приязни, к ней не испытывает. Девушка как девушка. Он ей угрожал и даже один раз чуть не убил. Он с ней флиртовал, а потом полюбил. О, он не забыл этого. Но всё больше он понимал, что больше не любит её, как женщину. Поцелуй Элизабет поставил точку на их отношениях. Всё, что было связано с ней, лишилось эмоций, которые сопровождают любовь. Теперь это были другие чувства – глубокая преданность им двоим – молодому Уиллу и его невесте. Дружба навеки, но он никогда не покажет её им. Имя Элизабет стало просто именем невесты друга. Именем ещё одного, самого близкого друга.
- Так будет лучше… - подняла на него глаза колдунья. – Она любит Уильяма, и Уильям любит её. Это самое большее, что я могла для неё сделать. Теперь она тоскует по тебе, как и Уильям, но только друга - Джека Воробья ищут они на краю света. Уильям не помнит твоего с Элизабет поцелуя, и ты не помни его. Забудь. Этого не было.
- Да, - ответил Джек голосом, лишённым эмоций.
- Ты всегда был один, - мягко продолжала колдунья. – Что ж, ответить могу тебе лишь одно – ты сам выбрал свою судьбу. Но подумай – тебе тридцать лет. Ты в самом расцвете сил. Ты – благородный пират (Джек поморщился). Но быть вождем и лидером – значит быть одному. У тебя есть шанс изменить судьбу.
- У тебя мало времени, цыпа, – капризно проговорил Джек.
- Вижу, ты вновь становишься собой, - улыбнулась она. – Что же, теперь могу перейти к конкретным вопросам. Попробуй описать своё состояние, а я попытаюсь тебе помочь.
- Голова раскалывается, хочется рома, здесь не так сильно воняет, более-менее сухо и мягко.
- Хм… - Лицо пропало с ножа, но прежде, чем Джек успел испугаться, появилось вновь. – Насчет рома и головы ничем помочь не могу. А вот о тепле, отсутствии вони и сухости… Похоже, ты попал в дыхательный мешок.
- Куда? – приподнял бровь Воробей.
- Кракен – странное существо, Джек. Он не гигантский спрут или кальмар, а материальное порождение дьявола, принявшее облик подводного чудовища.
- Милая зверушка, - пробормотал Джек про себя. Лицо нахмурилось, - Слушаю-слушаю, - быстро ответил он.
- Насколько я помню, ты в дыхательном мешке. Но если тебя поглотила его пасть, то ты не мог добраться досюда. Кто-то тебя помог.
- Здесь никого нет, - заявил пират.
- А я почти уверена, что есть. Или я бы сейчас с тобой не разговаривала. Думай.
- Если дело дошло до того, что надо думать, то я тут ни при чём. Ладно, если поразмышлять…
- У тебя мало времени, цыпа, - передразнила его она, - думай быстрее.
- Здесь кто-то хрипел минут десять назад. Но я ничего не вижу. Темно.
- С этим справишься. Тебе будет светить нож. Смотри не ослепни.
- Он едва светится.
- Склянку с землёй помнишь?
- Помню, - уныло отозвался Джек. Он чуть от неё не отказался. Что бы из этого вышло, он себе не представлял. Точнее, представлял, но никакой радости ему это не прибавило.
- Отказываешься? – Улыбнулась она.
- Нет-нет, что ты.
- Так вот… Пиратам придёт конец, если сердца Дейви Джонса останется у Остфрингской компании.
- Ах вот где оно…
- Да. Все преданные тебе люди спешат на край света за тобой, и ведёт их Барбосса. Он не желает тебе зла больше, ведь вы избавили его от проклятия. На край света ты попадёшь в любом случае – хоть ты умрешь, хоть останешься жить, ибо на край света движется кракен, чтобы исторгнуть тебя.
- Чем заслужил такую честь?
- Не паясничай. Кракену не нужна пища. Ему вообще ничто не нужно. Он единственный, кто может находиться за краем света и не умереть, ибо он уже мёртв. А там… Там мертв любой.
- Тогда я достаю пистолет с одной пулей.
- Ты не дослушал.
- Прости, цыпа.
- Да. Если умрешь сейчас, проснёшься там не капитаном, а куском дерьма. Если бы умер в желудке кракена, проснулся бы капитаном Джеком Воробьём. А если не умрёшь, то просыпаться не придётся. Будешь жить дальше.
- Постой, ты сказала…
- Сказала. За край света ещё никто из живых не выходил, но ни одному мёртвому не выйти за его пределы, если только он не проклят или не благословлён.
- И каковы мы?
- И то и другое. Ты проклят Дейви Джонсом, они благословлены мной.
- И?
- Но если, попав за край, они умрут второй раз, то не оживут никогда. За краем – нет смерти, но нет и жизни.
- То есть можно считать, что не меняется ничего. Так?
- Так.
- И если бы морской дьявол не проклял меня, то надеяться было бы не на что?
- Да. Время закончилось, я больше не могу говорить. Помни – если ты умрёшь сейчас, у тебя останется только одна жизнь, а так их две, и ты счастливчик. Ждать тебе месяц и два дня, насколько помню кракена. Что за краем, я не знаю. Прощай, Джек.
Нож вспыхнул, осветив все вокруг себя. Джек присвистнул. Очертания мешка терялись во тьме – он был огромен. И ничего, кроме ровной сухой кожи, здесь не видно, - подумал капитан. Но это было не так, однако Воробей того не знал. Приняв хрипы за производимые кракеном звуки, он решил, что один в этом «мешке». И, как всякий человек, получивший удар по голове камнем четыре, а то и больше раз подряд, сделал абсолютно нормальную вещь – он устроился на мягком полу и заснул.  Во сне метались чьи-то тени. «Чёрная жемчужина»… Её больше нет. И только теперь, во сне, душа капитана зарыдала. Внешне спокойный – спит человек и спит – но внутри – ярость и боль. Он спал, но из-под сомкнутых век катились слёзы. Он спал, но его смысл всей его жизни был потерян. Он понял – во сне – почему с такой опаской смотрела на него сначала колдунья. Дожить до завтра… Зачем? Зачем? Наверное, только для того, чтоб Уилл и его невеста не проделывали этот путь напрасно. Его «Жемчужина»… Его жизнь.
Кракен вытянул щупальца, уже забыв о своём обеде. Он ему не был нужен. Кракен знал только одно – он должен выкинут в Изначальную тьму то, что у него в желудке. И ещё кое-что знал кракен: сердце Дейви Джонса теперь у живых,  то есть всё равно что погибло. И теперь он – исчадие ада, думающее, но не ощущающее, может быть свободен…

А по светлому спокойному морю, надувая паруса, спешил белый быстроходный корабль – подарок Барбоссе от свободного, уже не проклятого пирата. Конечно, этот корабль не мог поспорить с «Черной жемчужиной», но был куда быстрее кораблей государственного флота. На носу стояли двое, Элизабет и Уилл, и они в первый раз отправлялись не просить пирата, а спасать пирата Джека Воробья. Мистер Гиббс поклялся, что не возьмёт в рот ни капли спиртного, пока они не спасут Джека, а для того, кто знал мистера Гиббса, это значило очень многое. Попугай мистера Коттона не сказал ни слова.
А на боку белоснежного судна тёмно-синими буквами было выведено: «Воробей»… 

Глава вторая.
Кракен изнутри,
Или надо выжить.

Тепло. Сухо. Воздух свежий. Капитан Джек Воробей потянул носом и проснулся. Если воздух свежий, значит, кракен поднимался. Если кракен поднимался, значит, он будет делать так и дальше. Наверное. Если наверное, то значит, может быть… Он рывком вскочил, ощутив небольшое головокружение. Нож, валяющийся рядом, светился мягким золотистым сиянием. Но в его временном пристанище явно произошли некоторые изменения, одно из которых так взволновало Джека, что лицо его из озадаченного и насмешливого сразу превратилось в озабоченное и серьёзное. Метрах в пятидесяти от него лежало что-то, чего раньше там не было – нечто тёмное, размером с… Да, с человека. Джек тряхнул головой и, пошатываясь и из осторожности держа нож наготове, двинулся к нему. Но его опасения оказались напрасны – оно не показывало никаких признаков жизни и движения. Он присел на корточки рядом и задумался. Осторожно дотронулся до тёмной ткани и сразу ощутил тепло. Так, что бы это ни было, оно живое. Ухватившись одной рукой за кусок то ли плаща, то ли платья и продолжая сжимать нож другой, резко дёрнул на себя.  И тут же отскочил в сторону, приземлившись и на руки, и на ноги.
- Да… Если оно живое, то явно по ошибке, - присвистнул он и опять осторожно приблизился. Непонятно было – мужчина или женщина скрывалась под темным плащом, но то, что она (или он, - с надеждой подумал Джек) находится в плачевном состоянии, было видно с первого взгляда.
Джек не был наивным юнцом и многое видел в жизни. Его нельзя было назвать чересчур великодушным, но и кровожадным его не обзовёшь ни при каких обстоятельствах. Да, Джек знал, что такое насилие, кровь и смерть, но всегда бессознательно противился этому. Он многое делал бессмысленно, но то, что он увидел, было слишком даже для него.
Тихо дотронувшись до щеки человека, он покачал головой и выругался. А потом принялся за работу. Вспыхнул нож, осветив лицо пострадавшего… пострадавшей. Да, это, безусловно, была женщина. Но не это заставило его чертыхнуться – а то, что в её рту находился «жесткий кляп» - кусок веревки, натянутый между челюстями и сильно режущий губы, щёки и затылок. Обычно такой кляп не оставляют дольше часа – он так затрудняет дыхание, что пленник чаще всего умирает. Но вся нижняя часть лица женщины превратилась в тёмно-сине-красную полосу и, наверное, отмирала.
- Бяя… - высунув язык, отвернулся Джек, и, обернувшись обратно, перепилил верёвку на затылке. Просунув руку под голову, снял её. При свете ножа отчетливо проступал оттиск от верёвки. Верхней части лица видно не было, так как глаза закрывал не так сильно, к счастью, затянутый платок. И его долой! Теперь Джек мог вздохнуть свободно:
- Ну, черт! Отбоя от баб нет. То Лиззи, то эта. А эта сейчас вообще концы отдаст, по-моему, - бормотал он, прислонившись к кожистой «стене». Он ждал, пока эта женщина очнётся. – Хотя не очнётся, если так валяется. Эх, бедняга Джек… - жаловался он сам себе, взяв нож в зубы. Ещё раз вздохнул и принялся осторожно разминать лицо пострадавшей. Да уж, настоящая уродина, подумал он. Как такие только могут появиться на свет? Лицо бледнющее, тощий лоб, толстый черный подбородок… Тьфу! Глаза маленькие, ресницы редкие… Ещё раз тьфу.
- Ну и лежи тут. Всё равно, что уродина, ничего должен не буду. Узнаю что-нибудь. Да очнись же, дивное создание, - раздражённо бубнил он. Достав из кармана трубку, он плюнул, - Чёрт меня подери, свет светом, а огня нет.  – Настроение у него совсем испортилось. К тому же есть хотелось ужасно, а любимой трубки по причине отсутствия огня было не зажечь.  – Ой, Джек, тебе так одиноко  внутри этого кракена, рядом с почти мёртвой уродиной,                                      посреди океана неизвестно где, - противным голосом передразнил он Лиззи, вспоминая ночь на острове, когда весь его ром оказался в огне.
- Аааа! – заорал он вдруг. – Моё! Мой ром! Мой корабль! Моя жизнь. Аааа!
Он повернулся и понесся прочь, оставив нож валяться на земле. Пробежав метров двадцать, он уткнулся в сухую гладкую стену. Но он мог бы поклясться, что раньше её там не было. И тогда капитан Джек Воробей устроил третью в своей жизни истерику, самую сильную и обильно приукрашенную непристойными ругательствами. (Первая была в двадцать лет, когда команда взбунтовалась, вторая  - когда Элизабет сожгла всё на острове контрабандистов).
- Ааааа… - диким голосом вопил Джек, пиная стены сапогом, - На кой черт я здесь валяюсь?! За месяц я от голода тут сдохнуть сто раз  успею! Тысячу раз от скуки! Аааа! Чтоб всех разорвало, этого кракена, этого Джонса, эту тупую колдунью! – ударившись ногой сильнее обычного, он попрыгал на свет на второй ноге, «ограничив агрессию в отношении несчастного кракена». Но морское чудовище не собиралось выслушивать истерики Джека, и, судя по всему, намерено было дать отрицательный ответ его укорам, так как мешок содрогнулся и сбил Джека с ног, после чего капитан перевёл своё негодование в словесную сферу, не прибегая к силе.
- Ах ты гадкий вонючий мешок водорослей, - шипел он. – Чтоб ты треснул! Чтоб тебе Джина попалась на пути! Чтоб ты до этого сожрал её корабль! Я хочу жрать, хочу пить ром,  хочу выкурить трубку и спеть песню! Я хочу факел с огнём, новых сокровищ и остров женщин-туземок! Я ещё раз хочу пить ром и тысячу раз хочу жрать! – Он завопил это в темноту. И она ему ответила – к ногам выкатилась бутылка рома.
- Спасибо, - только и смог сказать он невозмутимо. Но тут пол задрожал и накренился – наверное, кракен уходил на глубину. Бутылка покатилась от Джека и он, не помня себя от ярости, снова заорал:
- Ты куда? Ты моя! В тебе ром, а капитан Джек Воробей никогда не упустит ром! – подняв брови, он угрюмо двинулся вслед за своим сокровищем. Едва слышное звяканье бутылки вело его уже минут десять, как вдруг он понял, что нож остался позади, а значит, света не будет. Как всегда в затруднительном положении, он замер, пытаясь вспомнить путь, но почти сразу махнул рукой на это. И тут звон оборвался. Встав на четвереньки, он медленно пополз, но вскоре наткнулся на что-то твёрдое и шаровидное. Наверное, очередной череп, - подумал Джек. Годы жизни среди сокровищ, пиратов и проклятий отучили его страшиться скелетов, которые не двигаются. Но это оказался не череп. Это оказалось ядро – чугунное, тяжёлое. Джек пополз дальше. И тут перед ним открылся поистине великолепный, печальный и угрожающий вид. Кладбище кораблей, пожранных морским дьяволом, светящееся призрачным зеленоватым светом. Джек сидел на обрыве, прислонившись к живой стене. Лишь силуэт одного корабля чернел на фоне зелёной громадной кучи сломанных мачт, пробитых днищ и рваных парусов. Две мачты, колесо штурвала, правый борт. Кусок темного паруса.  Резная надпись… Джек не мог разглядеть то, что написано – слишком далеко. Но сердцем капитана он чувствовал – это она, его «Жемчужина». Это то, что осталось от  неё. Это то, что осталось от его жизни. Не помня себя, он спустился по сгнившим доскам мелкого торгового судёнышка, перепрыгнул через бездонную чёрную воронку и приземлился прямо перед Ней. Дотронулся до скособоченного штурвала, взялся за потеплевшие ручки… Она ещё помнила его. Она любила его. Штурвал чуть заметно скрипнул и провернулся. По кругу бежала надпись, сделанная ещё Барбоссой  и дополненная Джеком: «Мы – пираты. Мы – мертвы. Мы отобрали корабль у Воробья и сделали его кораблём смерти». А дополнение Джека гласило: « Я – Джек Воробей. Я, живой, вернул корабль, и он стал кораблём свободы. Свобода навсегда»!
- Свобода навсегда! – прошептал Джек сквозь слёзы. – Свобода навсегда! – говорил он, стоя у обломков своего корабля и крутя штурвал. Вздохнули мачты, дёрнулся обрывок паруса…
- Свобода навсегда! – сказал он в последний раз, отпустив штурвал и сев на землю. – Да, я отпускаю тебя, старушка! Иди в последний путь, иди на край света. Найди себе там пару… А я пока подожду… Вот меня спасут, я буду жить дальше. А когда умру насовсем, то мы с тобой встретимся уже в другом мире, и будем вместе… Уходи, старуха, не скучай. Старик Джек подождёт.
И, словно послушав его, в последний раз дернулся парус, в последний раз скрипнули мачты – и с грохотом обвалились. Безучастный Джек остался сидеть там, где и сидел, и ни одна щепка не задела его. К его ногам мягко опустился чёрный флаг. Череп ухмыльнулся. Джек поднял флаг с земли флаг, аккуратно сложил и засунул под рубашку. Он собирался уходить, когда маленькие зелёные создания поползли по чёрным доскам. Взгляд его упал на разбитое зеркало около его ног. Сотня постаревших Джеков Воробьёв устало и печально посмотрела на оригинал. Сотня Джеков Воробьёв криво улыбнулась, усмехнулась и подкинула в воздух сотню шляп. Сотня трубок перекочевала в сотню ртов, и две сотни подобранных камней ударились друг о друга. Две сотни глаз заблестели как прежде, когда сотня дымков вырвалась по своды чёрного зала смерти. И он один отдал честь кораблю, который ждал капитана даже в чреве кракена и выполнил последний приказ. Один флаг грел его сердце. И он один, совсем один пошел, доверяя своему чутью пирата. Один, совсем один - просто Джек воробей, Капитан без корабля.

2

Глава третья
Кракен изнутри,
или новые старые знакомые.

- Не шевелись, Элизабет, а то он с нас шкуру сдерёт.
- Уилл…
- Я серьёзно. Не шевелись. Будем надеяться, что он не понимает английского.
- Надейтесь-надейтесь, - усмехнулся туземец…
Это уже становится не смешно – Элизабет не могла вспомнить, в который раз она стояла связанная. Но, увы, так оно и было. Барбосса, Уилл и Элизабет находились на одном из мелких островков, которыми так богат океан и до которых ещё не дошла дама с грозным именем Цивилизация.
Они втроём, оставив Гиббса за главного, поплыли на шлюпке осмотреть остров, но безмятежные заросли пальм не были необитаемы; какое-то мелкое племя всё же умудрилось там поселиться. И теперь Элизабет безуспешно пыталась развязать узел за спиной, пока их надсмотрщик отошел в сторону.
- Интересно, в какой раз мы с тобой так стоим? – всё же спросила Элизабет Уилла.
- Вместе или по отдельности?
- По отдельности.
- Раз пять, наверное, - Уилл был рад, что может отвлечь Элизабет от унылых мыслей.
- Пять… Но в плену у туземцев я в первый раз…
- Чем не плен? – гортанно рассмеялся Барбосса, подмигнув мисс Суонн.
- Ты как будто рад, что мы сюда попали, - с досадой вымолвил Уилл.
- Нет, Уильям, не рад. Но кое-какая надежда у нас есть. Призрачная, я бы сказал…
- Капитан Барбосса, - Элизабет поёжилась, вспомнив то, как относился пират к призракам несколько месяцев назад.
- Я вовсе не это имел в виду, моя милая, - усмехнулся Барбосса. – Сдаётся мне, что именно на этом острове… - он резко замолчал.
- Ну, что же на этом острове? – плотоядно спросил подошедший туземец
- Ничего, - ответил тот, смотря в противоположную сторону. – Ничего.
- Ну и хорошо. Кстати, я вот тут подумал… Не купить ли мне вас у вождя?
- Смысла нет, - ответил Уилл. - Что тебе белокожие?
- Белокожие – ничего. Зато с вами женщина, а у нас женщин дефицит.
- Слова-то какие знаем… - ухмыльнулся Барбосса.
- Молчи, презренный светлокожий сын макаки, - вспылил туземец и выхватил нож, но тут же его убрал и сплюнул на землю. – Я  не туземец, будет тебе известно, а ты, капи… Клоун, не мешай мне думать.
Барбоссе показалось, что манера разговора у туземца чья-то знакомая, да и сам разговор немного походил на блеф, но вот нож туземца и его оскаленные зубы …
- Так вот, женщину куплю, а мужчин – на корм акулам, - продолжал туземец.
- Ты… - дернулся было Уилл, но вовремя остановился.
- Да ладно тебе, всё равно ничего с вами не сделается. Я, правда, не вождь, но моё слово значит немало. Убивать вас, во всяком случае, мне не хочется. Я же не каннибал, а трупы девать некуда. Думаю…
Договорить он не успел, так как из зарослей донёсся противный визгливый голос:
- Кинато! Кинато! Тага-тига матарани! Хатаруко дивапа рипаса!
Туземец скривился, словно от зубной боли, уныло посмотрел на пирата, Уилла и Элизабет, но поднялся и направился в сторону пальм, напоследок показав им для порядка белые острые зубы.
- У кого-нибудь есть идеи? – спросил Барбосса.
- У меня, - ответила Элизабет и хитро улыбнулась.
- Ну-ну, - скептически протянул капитан.
- А за «ну-ну» ничего не скажу, - едко улыбнулась Элизабет и отвернулась.
- И без тебя знаю, милая моя. Только образ женщины с Тортуги тебе не идёт. Максимум, на что тебя хватило, это снять платье на глазах матросов. Они чуть на тот свет не отправились.  От стыда, наверное…
- Барбосса! – возмутился Уилл, - стоит ли напоминать?
- Не стоит, - легко согласился пират. – Кстати, давно хотел спросить… Элизабет!
- Да?
- Как вы выбрались с острова?
- Связали двух черепах…
- Нет, это я уже слышал.
- А так не скажу.
- Ладно, тогда ответь только на один вопрос. Ответишь?
- Смотря на какой.
- Ну ответьте, Элизабет, - Барбосса сделал страдальческое лицо.
- Ладно, только не плачьте, - мисс Суонн досадливо поморщилась.
- Что вы там с Джеком делали?
- Пили ром, - откликнулась она, чуть покачнувшись. Но мужчины этого не заметили.
- Барбосса, я вас не понимаю, при чем тут Тортуга? – донёсся до неё голос Уилла.
- А вы слишком благородны, мистер Тернер, чтобы… - остаток фразы Элизабет пропустила.
Что они делали на острове?

« - Это и есть знаменитый подвиг Джека Воробья? Он, подумайте только, три дня лежал на берегу, попивая ром! – истерически засмеялась Элизабет.
Джек оценивающе посмотрел на неё, подошёл вплотную – так, что его дыхание обожгло ей щёку, а потом исполнил нечто вроде танца.
- Добро пожаловать на Карибы!
И он прошёл совсем рядом с ней, мимоходом сунув ей в руки бутыль с ромом. Элизабет некоторое время озадаченно смотрела на неё, а потом вредно прищурилась. Некоторое время он серьёзно помышляла разбить её об голову Джека, но зачем переводить ром? Элизабет ещё не знала о его свойствах…
Весь день они не разговаривали: Элизабет делала вид, что Джека нет, и она сама оказалась здесь абсолютно случайно, а Джек делал вид, что не знает никакой Элизабет, видеть её не может (сам он, правда, невольно посматривал на неё), и он находится здесь на заслуженном отдыхе. Эта особенность его характера бесила Элизабет больше всего – когда виноват был Джек, он делал вид, что он не причём, но когда происходило что-то хорошее, Воробей всегда был тут – получать поздравления и благодарности. И если их не было, то он искренне оскорблялся.
Вскоре Элизабет надоело изображать, что она занята, и она легла на песок около воды. И благополучно заснула. Через пять минут из зарослей пальм крадучись вышел Джек. Увидев Элизабет, он присвистнул  и усмехнулся. Отошёл на десять метров, тоже опустился на песок и принялся наблюдать за ней. Но это занятие оказалось на удивление скучным. Элизабет всё спала и спала, а день клонился к вечеру. Каждый раз, когда она поворачивалась или потягивалась, Джек расправлял плечи, принимал гордый и неприступный вид, а сам краем глаза собирался наблюдать произведённый эффект. Но Элизабет не просыпалась, и все старания пирата были напрасны. Плюнув, Джек встал, обозрел кучу набранного хвороста и пошёл разжигать костёр. Он ещё сделает из неё пиратку…

Огонь пылал, пламя поднималось метра на два над землёй. Вокруг костра носились Джек и Элизабет, поя пиратские песни и забыв о ссоре.
- Йо-хо-хо, и бутылка рому! – громко пропела Элизабет.
Джек плюхнулся на песок, поставил бутылку рома рядом и тоже пьяно засмеялся. Элизабет села рядом.
- Вот отберу «Жемчужину», научу этой песне всю команду…
- И вы станете самыми грозными пиратами…
- Да, цыпа, мы станем повелителями всего океана…
Элизабет почувствовала, что она переходит границу, но на этот раз решила не слушать свой рассудок. Вместо этого она спросила, уже не удивляясь своей дерзости и даже рассчитывая на определённый ответ:
- Джек, тебе, наверное, невыносимо было сидеть здесь в прошлый раз одному.
Джек не был готов к такому вопросу, но скрытый смысл фразы был слишком ясным, поэтому он медленно положил руку ей на плечо, и так же медленно и задумчиво ответил:
- Да. Но… В этот раз… Ммм… Компания куда… эээ… приятнее.
Его рука готовилась предпринять отважное путешествие вниз по спине Элизабет, но она, почувствовав, что это уже слишком, ответила, однако ответ, как назло, прозвучал лукаво и заигрывающе:
- Капитан Воробей, боюсь, я ещё слишком трезвая для подобных разговоров.
Джек незаметно рассмеялся и чуть не сказал, что принимает правила игры. Но вместо этого он только заметил:
- Да, ты права, цыпа, – и поспешил увести разговор. Он начал рассказывать ей о том, что значит для него «Жемчужина», но фразы выходили корявые, неправильные. Джек уже не мог остановиться, если речь зашла о смысле его жизни.
- Понимаешь, цыпа… «Жемчужина»…  Корабль – это не просто киль, паруса и палуба, хоть без них и нельзя. Просто «Жемчужина»… Это свобода.
- За свободу! – сказала Элизабет, и они чокнулись бутылками. Джек уже поднёс бутыль к губам.
А Элизабет… Она вдруг поняла, что именно сейчас они с Джеком ближе всего. В этих пьяных фразах, плывущем голосе и прикрытых глазах, в этой руке, небрежным и свободным движением положенной ей на плечо сквозило доверие. Джек Воробей никогда никому не доверял настолько, чтобы говорить так. Он показывал на бегущий по воде лунный след, смотрел на близкие яркие южные звёзды, и уже вёл свою «Жемчужину» по незнакомым морям.
Да, роль Элизабет сейчас была не главной. Пусть так, и она все равно была горда – тому, что сидит с этим необъяснимым человеком, тому, что может слышать то, что он никогда и никому больше не скажет. Тому, что эта ночь… Нет, Элизабет решила, что эта ночь запомнится ей именно этим откровением, а не… Не этим. Да, её саму тянуло к Джеку, тянуло так, что она забыла про всё на свете, но Джек пусть и хотел провести эту ночь сладко, но она чувствовала – если она не сдержится сейчас, то каждая встреча, каждый взгляд Джека станет для неё мучителен, и утро будет далеко не таким безоблачным, как ночь.
Поэтому Джек пил, с каждым глотком всё ближе приближаясь к своей мечте, всё больше пьянея и засыпая, а Элизабет незаметно перешла на другую сторону костра, легла и тоже заснула. Но перед сном она думала об Уилле – дорогом, знакомом, понятном Уилле и Джеке Воробье – свободном, неукротимом, для которого вся жизнь – мечта. В ту ночь она ещё ничего не смогла сказать точно. Кто? Но ни для одного сейчас она не стояла на первом месте. И ей, как и любой женщине, это было не очень приятно.
Утром она сожгла весь ром».

- Элизабет! Что с тобой? Ты плачешь? – вернул её к реальности  встревоженный голос Уилла, - о, Элизабет…
- Нет… Ничего. Роль примеряю, - ответила она.
- Роль?
- Да.
- Ладно, Элизабет. Давай я всё-таки попробую развязать верёвку.
Пока Уилл возился сзади, Барбосса внимательно посмотрел ей в глаза. Элизабет закусила губу, стараясь сдержать слёзы, и кивнула. Барбосса покачал головой и взглядом показал на Уилла. Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и улыбнулась, подставив лицо ветру.
К ним снова подошёл Кинато, и Элизабет робко ему улыбнулась.
- Ну что там такое? – озабоченно спросил туземец. – Верёвка жмёт?
Она кивнула, словно пытаясь не расплакаться.
- Но-но, слёз не надо, - испуганно вскричал Кинато. – Эй, слышишь? Не плачь, я кому говорю!
- Бесполезно, - вмешался Барбосса, всеми силами удерживая Уилла на месте, - мешать бабе реветь без толку. Лучше освободи её. Мне-то что, я уже своё отжил, а она пусть… Верёвки-то действительно затянуты сильновато.
- А я что могу сделать? – беспомощно развёл руками туземец. – Единственный выход – вас купить. Я – простой воин, меня просто так не послушаются, хоть и выслушают. Верёвки ослабить не могу, уж извините. Ну как, покупать?
- Если отпустишь её – да, - ответил Барбосса.
Кинато развернулся и громко заорал:
- Танаки дла тор биси-биси! Та ная ваканака поритана! Напарока!
- Вождь, я покупаю этих пленников. Осмотри их и назначь цену. Боги запомнят твоё милосердие, - перевёл шёпотом Барбосса, - не спрашивай. Да, я знаю этот язык. У меня старый друг жил среди туземцев. Он очень похож на этого Кинато.
Вокруг них стали собираться темнокожие мужчины. Встав в круг, они пропустили вперёд толстого низкого вождя – нечто среднее между рождественской ёлкой, украшенной всякой дрянью, и человеком, который всеми силами старается показать своё превосходство.
- Это вождь, - сообщил Барбосса без надобности. – В этих племенах власть передается или по наследству, и тогда вожди жирные и тупые, или завоёвываются, и тогда они сильные, но тоже тупые, – судя по всему, знакомство Барбоссы с туземцами было не самым приятным.
Тем временем темнокожие начали осматривать их – при виде Элизабет цокали языками, на Уилла смотрели с одобрением, на Барбоссу – без интереса. Вперед вышел Кинато и начал что-то оживлённо говорить размахивая руками и время от времени подпрыгивая. Барбосса переводил:
- Кинато кричит, что эти пленники очень хороши в деле, что он дает цену в три антилопы, а за человека это слишком много… Ах нет… Вождь говорит, что двух антилоп Кинато даёт за тебя, Элизабет, одну – за Уилла… А за меня – две бочки дикого мёда. Во жизнь пошла! Молодой красивый Барбосса – и мёд! – покачал он головой. – Да… Никто не возражает, Кинато нас покупает. Сегодня он может отвести нас домой, нас запереть в хлеву, чтобы не сбежали, Элизабет… Ээээ… Ты ведь ещё не замужем?
- Нет, - удивилась она.
- Ну тогда и знать тебе незачем. Всё, они поют.
Воины встали вокруг пленников и затянули нечто нудное-нудное, от чего даже мухи начали засыпать и сваливаться со вспотевших лбов.
- Ну всё, пойдём. Верёвки снимем дома, - подошёл к ним усталый Кинато и очень странно посмотрел на Барбоссу…

*    *    *
- Так вы говорите, Джек Воробей? – все четверо сидели в доме Кинато, пили что-то вроде местного вина и разговаривали. На столе горели настоящие свечи.
- Да, вы его знали?
- Знал ли я Джека Воробья?! – рассмеялся Кинато, - да, я его знал. Он увёл мой честно украденный бриг! Но всё равно он славный малый, и мне очень горько знать, что его больше нет…
- Есть! Тиадалма сказала, что он…
- Сказала вам она, - перебил Уилла туземец. – Знаю я, что она вам сказала – что Джек находится за жуткими морями, где не живёт ни одно животное. Так?
- Да.
- Поймите же, Джек не ждёт вас. Если он ещё жив, что маловероятно, то он в кракене, если он мёртв, он в царстве мёртвых.  Неужели вы будете гоняться за кракеном по всем морям, а потом вежливо отдать вам его полупереваренный труп?
- Тиадалма сказала, что достать его можно. Она… Она направила нас в Бермудский треугольник.
- Направила она верно, это так. Сказала ли она, что вас ждет там, за краем мира?
- Она рассказала нам, что в центре Бермудского треугольника есть Белый остров.
- Правильно, не забыла… Знаете ли вы, что это такое? Знаете ли вы, куда вам нужно дальше, что вам делать после того, как вы проплывёте Место Рождения Страхов?
- Нет, - вставил наконец Барбосса. – Но я плавал в Бермудском треугольнике, я обгонял Летучий Голландец, я не раз уходил от кракена. Я имел черную метку. Я справлюсь.
Кинато порывался что-то ответить, но тут неожиданно встрял Уилл:
- Простите, Кинато, но откуда простой туземец знает об этом? Откуда у него был корабль? Откуда Вы знаете Тиадалму?
- Откуда я знаю множество вещей, вас не касающихся, мистер Тёрнер, - продолжил за него Кинато. – Я уже говорил, что я не туземец, и если моя история вас интересует, могу её рассказать.
- Будьте добры, - прищурился, будто что-то вспоминая, Барбосса.

В племени Политинатов родилась двойня. Мальчик и девочка. Но по закону жить должен был остаться только один ребёнок, иначе боги покарают всех. И тогда мать взяла корзину и, заметив на горизонте корабль, отпустила в ней ребёнка по волнам. Его подобрали матросы британского флота, и мальчика взял на воспитание сам капитан. Мальчика, родившегося у политинатов, звали Кинато, а девочку…

- Девочку звали Тиа. Тиадалма. – Кинато улыбнулся, встал и зашел за бамбуковую загородку. Оттуда его голос доносился немного неотчетливо.

Маленький Кинато освоил несколько профессий, был врачом, кузнецом, книгописцем… Но больше всего он известен как путешественник и мореплаватель. Но чем дольше он плавал на судах британского флота, тем чаще стали говорить о том, что он плавает к женщине. Злые языки донесли – это туземка из племени каннибалов. Её родной остров был разрушен извержением вулкана, и она переехала к другому племени.
Кинато был изгнан. Он подался в пираты, под командой Ракагната грабил, плавал… Но не убивал. И вот, несколько лет назад ушёл от Ракагната и поселился на маленьком острове среди необразованных туземцев, надеясь забыть жизнь в цивилизованном мире.

- И вот теперь, пожалуй, я снова готов отправиться в плаванье, - вышел Кинато из-за загородки. Элизабет ахнула. Перед ними стоял высокий темнокожий мужчина в белом плаще, синем камзоле и с голубым платком на шее. – Профессор Джо Смит к вашим услугам.
- Да, профессор, я беру вас на свой корабль. Но тогда вам придется стать снова пиратом, иначе моя команда вас попросту прирежет как-нибудь, – официальным голосом заявил Барбосса.
- Барбосса, старая ты вшивая псина! Неужели ты меня не узнал?! – порывисто обнял он привставшего Барбоссу.
- Кит! Скотина, тебе не стыдно нас так пугать?! Друзья, обратился он к Элизабет и Уиллу, - позвольте представить вам Кита, самого добродушного пирата на свете! Я надеюсь, друг, что ты займёшь достойное место на моём корабле.
- Я не собираюсь становиться капитаном, если ты об этом, - улыбнулся Кинато-Кит.

Глава четвертая.
Новые старые знакомые,
Или «Летучий голландец» просыпается.

- Я – старый, противный, грязный пират.
- Я – обляпанный слюнями, голодный, злобный пират.
- Я – Я – голодный. Я – голодный. Я – голодный.
Джек Воробей сидел около стены и от нечего делать ковырял стену ножом. Он чувствовал, что что-то тут не так. И это угнетало его больше всего. Вообще-то он не часто обращал внимание на мелочи, и уж тем более не зацикливался на них, однако сложившаяся обстановка не оставляла выбора – или ты думаешь, или подыхаешь от скуки. А подыхать Джеку не хотелось. Хотя тут тоже выбор невелик: подохнуть или от скуки, или от голода. Но подыхать Джек не хотел всё равно…
- Я – голодный, усталый, злобный пират. – Он вздохнул и начал насвистывать что-то вроде «Йо-хо-хо и бутылка рому», но в кракене это звучало как-то не особенно жизнерадостно. Несмотря на это, мелодия принесла облегчение, и не только – нож вновь засветился, и темнота поредела.
- Йо-хо-хо! Мы грабим-убиваем, - вскочил на ноги Джек, чуть пошатнувшись. – Я так понимаю, это ты, Тиадалма?
- Да, Джек Воробей.
- Ну что там у вас? Я, между прочим, не вечен.
- Знаю.
- И жрать хочу.
- Согласна.
- И рома только одна бутылка, да и та укатилась, то есть нет.
- Ты прав.
- Тиадалма!!!
- Да? – невозмутимо спросила она.
- Что мне делать?
- По-моему, ты уже достаточно большой мальчик, чтобы самому принимать решения. Тридцать лет не…
Джек заорал:
- Ты, упрямая… Ээээ… Прости, Тиадалма… Да, я не мальчик. Но мне сорок! Сорок! Сорок!
- Ты, невоспитанный, грубый… Ой, извини, Джек, оговорилась, – передразнила его туземка, - так вот, мне всё равно, сколько тебе лет на самом деле, но воспринимать себя как человека ты стал РОВНО ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД!!!
Джек отпрыгнул от ножа в сторону, испуганным столь ярким выражением эмоций.
- Эээ… Прости, я не думал, что это может тебя так задеть.
- Может, и ещё как, - многообещающе, но вредно улыбнулась Тиадалма. – Искупать будешь, учти это.
- При наших расчётах… - откликнулся Джек, с облегчением поняв, что колдунья перешла на менее грозную тему. Правда, менее грозную лишь потому, что Тиадалма находилась далеко…
- Именно. Я-то думала, ты меня понял вчера, а ты, оказывается, просто не заметил.
- Заметил, но не до того было. Кстати, ты тоже кое-что пропустила, - не удержался он, - кампания лорда Беккета не Остфрингская, или как ты её там обозвала, а остиндийская, и я в ней…
- Без тебя знаю, - вновь заорала Тиадалма, и Джек во второй раз отпрыгнул подальше. – Её прежний владелец был Чарли Фрин, и кампанию так называли его друзья, так что проглядел это ты, Джек, и винить некого.
Воробей потер лоб, пробормотав:
- На все у неё ответ найдётся… Надо не забыть про Фрина, - а потом уже громче ответил, - да, ты права. Но что мне делать, ты так и не сказала.
- Ещё бы, - хмыкнула Тиадалма, - ты же большой мальчик. Да-да. Со вчера какие-нибудь изменения произошли? Кстати, как ты узнал, что уже другой день?
- Воздух стал свежий, наверное, кракен поднимался. «Жемчужину» видел…Нашёл тут уродину какую-то, почти мёртвую. Наверное, кракену закуска. Хотя ты говорила, что он не ест…
- Он не ест в том смысле, в каком мы понимаем это слово. Да, ему нужна пища, но не для того, чтобы жить, а для того, чтобы двигаться быстрее. И воздух тоже поэтому. Наверное, раз она ещё жива, то и она была проклята Джонсом. Тут я кое-что прикинула и кое-что поняла.
- Ню?
- Сам такой. Так вот, кракен по размерам раза в три-четыре больше корабля, но как тогда в него смогли попасть те, остальные суда, которые он сожрал? Он же почти ничего не оставляет, кроме груза и мелочи.
- Раздулся, наверное. Никогда не забивал себе этим голову, - фыркнул Джек.
- Может, и раздулся, - покачала головой колдунья, - но, по-моему, дело в другом.
- И в чём же?
- Кракен трансформировался.
- И какая разница? – плюнул на пол пират. – Мне от этого не легче.
- Тебе – нет, а Барбоссе…
- Что?
- Да-да, замолчи. Барбосса – чудесный человек и прекрасный мореход, и он один… Ну, не один… Один из немногих, кто способен вести корабль в тех морях, куда плывёт кракен. Короче, кракен, во-первых, в десять-пятнадцать раз больше, во-вторых, больше смахивает на Чёрную смерть. Это первое, что я хотела тебе сказать.
Джек застонал. Чёрная смерть… Бич всех мореходов, её боятся больше Летучего голландца. Чёрная смерть – маленький тёмно-фиолетовый осьминог, который так редко встречается, что стал почти мифом. Однако он настолько ядовит и кровожаден, что при собственных размерах с ладонь или две убивает дельфинов и касаток. А представить себе такое в пятнадцать раз больше кракена…  Бррр…
- Да, но тебя, как ты сам заметил, это не касается. Новость вторая: в кракене есть пища. По-моему, в том же месте, где и корабли. В каютах что-нибудь найдёшь, я думаю.
- Бяя… 
- Не хочешь – не надо.
- Хочу! И как насчёт рома? – обнаглел Джек.
- Вот насчёт рома не знаю, - улыбнулась Тиадалма. – Вижу, ты снова в форме. Главная твоя задача – выжить около месяца. Развлекать тебя я не собираюсь, так как ты уже большой мальчик…
- Тиадалма!
- Да-да. Всё-таки советую тебе разобраться с этой женщиной.
- Надеюсь, только словесным способом? – содрогнулся пират. Представить себе нечто большее у него не хватало сил.
- Не пошли, Джек, - Тиадалма, как обычно, размышляла только в одном направлении.
- Тиадалма… Могу я тебя спросить?
- Да, Джек?
- Насчёт Элизабет, - Джек сделал вид, что его это почти не касается, но Тиадалма была не простым человеком, и она видела то, что он сейчас собой представлял. Она видела взволнованное лицо, широко раскрытые глаза, дико скачущие мысли… Растерянность и досада; возрождались эмоции, пробуждались чувства. Тиадалме было тяжелее.
Принять ответственность за чужие жизни, распоряжаться ими больше, чем своей собственной. Она чувствовала себя грязной, совершившей нечто противоестественное. Она не давала людям любить, она придумывала дружбу, она стирала отношения. Она – Тиадалма. Она пишет судьбы. Что это значит?
Растерянный встрепанный Воробей, глядящий на неё с надеждой. Для него она – единственная связь с миром. Огромные непонимающие глаза Элизабет. Для неё она – единственная связь с Джеком… «Нет. В другой раз» - сказала себе Тиадалма.
- У неё всё хорошо, - ответила она.
- Точно?
- Да. Джек, я больше не могу говорить. Пока.
- Пока, - запоздало крикнул Джек исчезающему лицу, а потом обхватил руками горящую голову и медленно побрёл к лежащей. Он хотел её спросить, что-то узнать… Если она пришла в себя.
Она в себя не пришла. Даже хуже – она умерла, но Джек воспринял это почти спокойно. Единственной мыслью его было сожаление о том, что жить придётся рядом с трупом. Но потом в его голову пришла неожиданная идея.
- Можно пойти на экскурсию по этому лабиринту, - сказал он сам себе.
Для начала он решил найти Кладбище кораблей. Но тут возникла одна проблема – звенящих бутылок больше не предвиделось, поэтому Джек не придумал ничего умнее, как заорать:
- Где мой ром?
К его ногам выкатилась почти полная бутылка. На этот раз он поступил умнее – сначала отпил из нее, а потом уже отпустил…
    *    *    *
Джек ничего не мог понять. Он шёл за звяканьем бутылки и думал, как же странно устроен мир. Вот взять хотя бы его – Джека Воробья. Поплыл за проклятыми сокровищами, попал на необитаемый остров. Потерял корабль. Заключил сделку с Дейви Джонсом и оказался в кракене, попутно отобрав у Джонса самое дорогое. Но сердце он потерял, и оно, как сказала Тиадалма, у Беккета. Ладно, пусть он по счастливой случайности выжил, но оказался рядом с почти трупом. Почти труп стал совсем трупом. А он нашел кладбище кораблей, нашёл «Жемчужину», снова её потерял. Общался с Тиадалмой, ругал кракена, кракен не реагирует. А он, Джек, играет по чьим-то чужим правилам: бутылки появляются, когда в них нуждаешься, и ведут его к кладбищу. Так что же такое кракен? С одной стороны, хищная тварь, ненасытное подводное чудовище, а  с другой – послушная «зверюшка» морского дьявола, повсюду способная отыскать обладателя Черной метки. Как он её чувствует?
Джек ударился лбом о понижающийся потолок:
- Зараза, - почти равнодушно сказал он, потирая назревающую шишку. Звяканье отдалилось и замолкло. Джек поспешил за ним, и вскоре остановился на вчерашнем месте. Всё та же величественная и ужасающая картина – зеленоватые фосфоресцирующие обломки.
- А мне туда точно надо? – приподняв бровь, спросил он у самого себя. Как и следовало ожидать, никто не ответил, и Джек, вздохнув и поправив шляпу, начал спускаться вниз.
- В прошлый раз это явно было быстрее. И обломки по-другому валяются, - недовольно бормотал он, минут сорок пропрыгав по гнилым доскам.
- Это потому, что ты видел цель, - ответил внутренний голос.
- Наверное, - поморщился Джек.
- Не наверное, а точно, - настырно упирался внутренний.
- Без разницы. В конце концов, мне же надо найти какой-нибудь корабль, где сохранилась еда.
- Да нет там ничего, все или сгнило, или вымыто, - не замолкал внутренний голос.
- Может быть, но поискать стоит. И вообще, заткнись, - зло бросил Джек, с досадой понимая, что Джек-2 в чём-то прав. А потом неожиданно понял, почему в этот раз путь занял так много времени. Воронка, через которую он перепрыгивал в прошлый раз, была не меньше чем на сто метров ниже. Но теперь это уже была почти не воронка, а скорее даже наоборот – чуть бурлящее озерцо, с каждым мигом становящееся всё больше и больше. Добежав до него, Джек со страхом заметил, что вода поднимается со слишком опасной скоростью, а наверх при таком раскладе не добежать – даже если не учитывать скользкость досок.
- Вряд ли это хорошо скажется на моём здоровье, - пробормотал Джек, быстро обходя бурлящее озеро. Потом нервы у него сдали, и он сделал то, что оставалось – со всех ног бросился вперёд, вопя как ненормальный. Как оказалось, вовремя – на том месте, где он только что стоял, вверх забил мощный фонтан, расшвыривая во все стороны неудачливые обломки.
Вода прибывала. Похожий на взъерошенную мокрую птицу, Джек сидел на верхушке самой высокой мачты, которую увидел. Он замёрз, устал, был зол как тысяча чертей и самое ужасное…
- Я по-прежнему голоден и ещё больше хочу пить, - мрачно заявил он, с отстранённым любопытством наблюдая, как вода затопляет его спасительную мачту на три четверти. Она лизнула сапоги Джека, поднялась ему до пояса, до шеи… Джек сидел с таким лицом, которое сделал Барбосса, когда он  (Джек) пронзил мечом его грудь на Исла де Моэрта. И ругался. Самыми грязными словами, какие только нашлись у него в голове и даже такими, которые он изобрёл только что. Вода поднялась до носа, заставить его умолкнуть. Усы встопорщились, сделав Джека похожим на выдру. Он набрал в грудь побольше воздуха… И потратил его самым неразумным образом:
- Черт бы вас всех побрал! Выключите воду, я уже чистый…Буль-бль-бль…
Вода остановилась, и Джек самодовольно улыбнулся, забираясь на самый конец мачты и балансируя там в сомнительном равновесии. Сейчас же его улыбка сменилась удивлением, а потом мрачным интересом.
- Зараза, - сказал он. Привлечённые светом ножа, к нему со всех сторон мчались длинные белые червяки. В их намерениях сомневаться не приходилось – открытые рты, полные мелких острых зубов, не оставляли никаких надежд. Ойкнув, Джек быстро снял с пояса нож и положил его в рукав. Замявшиеся червяки быстро развернулись и поплыли обратно к мачте. С отвращением пират наблюдал, как они набрасываются на мелких зелёных слизняков и пожирают их, а те переползают им на тело и отрывают мелкие куски мяса.
- Кажется, я изобрёл новый научный термин, - с содроганием заявил он, отворачиваясь, - взаимное пожирание. И это я недавно хотел есть?
Но увиденное заставило его отказаться от последних слов – недалеко от него плавали длинные широкие ящики и бочонки, скорее всего, поднятые из обломков. Доплыв до них, Джек всадил нож в доски и подтянулся, втаскивая себя наверх. Ящик скрипнул, погрузился наполовину, но Джека выдержал.
- Так… Проверим… Ура!!! – заорал он, проковыряв маленькую дырку в доске. Из неё отчётливо доносился запах вяленого мяса…

    *    *    *

- Йо-хо-хо! Йо-хо-хо! – вопил Джек, прыгая по своей временной квартире. Вылезая из воды около того места, где и зашёл, Джек первым делом вытащил всё на «берег», в полумраке пересчитал добычу и остался очень доволен. Четыре ящика с мясом – на несколько недель хватит, и три бочки. К его счастью, в одном из трёх бочонков оказался очень крепкий ром… А другие ничем не пахли. Притащив в глубь мешка всё добытое (что заняло несколько часов), Джек без особого удовольствия встретил труп. Труп не двигался, поэтому он без опаски оттащил его к начавшей спадать воде, укрепил на одежде незажженную свечу и отправил погулять по озеру. Труп обиженно молчал, и пират ответил тем же, только сняв шляпу. Вскоре никакого следа безвестной женщины было не различить в неверном полумраке Кладбища.
Потом Джек откупорил бочку с ромом, вскрыл ящик с мясом и впервые за несколько дней сытно поел.
- Странно, как мало нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым, - с трудом бормотал он, начиная засыпать. Ром оказывал своё воздействие. – Немного еды и рома, и я готов поверить в то, что жизнь – штука в общем неплохая.
А потом говорить было лень, и он только думал. И мысли его крутились вокруг того, что что бы не случилось, теперь, найдя еду, он выживет. И не только выживет, а будет жить дальше. С этой мыслью Джек Воробей и уснул.

«Будь проклят Джек Воробей! - отчаянно, яростно закричал Дейви Джонс. Щупальца свернулись в кольца, напряглись, угрожая всему миру,  и опали. Джонс, Морской Дьявол, призывал Небо в Свидетели.
Вечером капитан «Летучего голландца» не слушал музыкальную шкатулку. На этот раз он играл сам – дико, безумно.  Сотни лет под эту музыку гребли проклятые матросы. Сотни лет мчался под эту неистовую органную музыку корабль страшных снов и сбывшихся легенд – по высоким волнам, через смерчи и ураганы».
Но сегодня команда собралась вокруг одного, усталого и молчаливого пирата.
- Билл Прихлоп, - просто сказал боцман.
Тернер поднял на него черные запавшие глаза. Морская звезда на щеке вяло шевельнулась.
- Прихлоп, расскажи нам свою историю, - присел рядом шкипер.
Уильям грустно усмехнулся.
- Чтобы вся история моей жизни была высмеяна? Чтобы капитан отдал меня кракену? Что вам надо?
- Мы ни слова не скажем капитану, - покачал акульей головой рулевой. Команда молча кивнула. – Клянусь оставшимися годами и улетающей свободой, ни один из нас не скажет ни слова Джонсу. Мы действительно хотим знать.
- Вы знаете Барбоссу?
- Что?
- Тогда слушайте…

Был солнечный конец сентября, когда в небольшом припортовом городке на свет появился Уильям Тернер. Его мать была счастлива, его отец был горд, и жизнь Тёрнера проходила похоже на сотни жизней других городских детей. До тридцати лет он ничем не отличался от своих сограждан – женился, у него появился сын, тоже названный Уильямом… Жизнь повторялась. Но однажды в город прибыл бард, прославляющий дела пиратов – благородных, свободных, честных, как описывал их он.
И тогда Уильям Тёрнер, уважаемый человек и мастер, подался в пираты. Разумеется, жизнь пиратов ничем не походила на песни, и немало недель понадобилось Тёрнеру, чтобы с ужасом понять, что, несмотря ни на что, эта жизнь ему нравится. Лица жены и сына почти стерлись у него из памяти. Однажды, через пару месяцев после начала своей пиратской «карьеры», Тёрнер выселился на Тортуге, напился и проспал отход своего корабля. Ничего не оставалось, как наниматься на другой. И тут – неизвестный Джек Воробей набирает команду. Тёрнер записался. Оказывается, они плыли не грабить, а брать никому не принадлежащее, скрытое от любопытных глаз проклятое сокровище. Да только какой пират поверит в проклятья?..
Но Джека высадили на необитаемом острове, и учинивший бунт Пёс стал капитаном Барбоссой. По плану Джека они забрали проклятые монеты и начали веселиться, грабя одни попадающиеся города и пируя в других. Но проклятье не было сказкой – отныне ни один, взявший хоть одну проклятую монету из сундука, не мог умереть…
Как-то раз они грабили мелкий городок, почему-то показавшийся Тёрнеру знакомым. Зайдя в первый попавшийся дом, он увидел на полу мальчика и едва дышащую женщину. Но парень, несмотря на большие ушибы и ссадины, оказался жив. На полу валялось разорванное письмо на имя Лилии Тёрнер… Тёрнер-старший придумал правдоподобную историю о том, что служит торговцем и не может вернуться, записал её на бумаге и надел на шею мальчику проклятый медальон.
Через пару дней Уильям отказался повиноваться Барбоссе, обвинил его, признал Джека лучшим капитаном и отправился за борт, привязанный к ядру. Десять лет – без движения… Десять лет -  под тяжестью всего океана… А потом появился Джонс.

- Остальное вы знаете, - сказал Тёрнер, глядя в пол.
- Я могу сказать тебе только одно, - ответил боцман, - не могу больше видеть тебя таким. Твой сын жив.
- Жив?! – вскочил со стула Прихлоп, - Жив?
- Да, я в подзорн…- шкипер замолчал, видя, что его не слушают.
- Жив… жив… - откинулся назад Прихлоп и прикрыл глаза. – Жив…
Команда смущенно молчала.

Под неистовую музыку органа «Летучий голландец» несся по высоким волнам, подгоняемый яростью своего капитана. Дейви Джонс не мог, не хотел признать, что отныне жизнь его ему не принадлежит.  Команда в первый раз тайком развела на нижней палубе огонь. Он жег глаза, бил по сердцу, убивал мысли. Но взамен старых пробуждались новые – странные, необычные, непослушные. И поймать их можно было только с помощью огня. Да, это было мучительно больно. Да, это было горько – но в то же время и сладко, и чуть страшно, и зовущее, и маняще… Огонь… Живой, горячий.
Под неистовую музыку органа «Летучий голландец» несся по высоким волнам, подгоняемый яростью своего капитана.
Куда?

3

Глава пятая.
«Летучий голландец» просыпается,
или что делать с сердцем?

Сердце… Сердце…Сердце… Красное, с обрезанными артериями, сочащееся непролитой кровью. Бьётся…Бьётся…Бьётся…С каждым стуком он всё больше проваливается в холодную, липкую мглу. Вскоре он видит только крохотную алую точку среди безбрежного океана тьмы. Кругом – такая тишина, что любой звук будет подобен грому. Он хочет закричать, но ни один звук не сходит с онемевших губ. Он хочет поднести руку к глазам, но тело, словно парализованное, отказывается подчиняться. Невероятным усилием воли рука сдвинулась с места, но это уже… Не рука, а громадная клешня тянется к его собственному горлу…
Он стоит на коленях перед девушкой необыкновенной красоты. Она улыбается ему, а потом целует другого, стоящего рядом. Он обессилено валится на пол, а двое безразлично проходят мимо…
Он рукой поднимает нож, другой придерживает рубашку. Знает, что нельзя – и всё равно втыкает нож себе в грудь и вырезает сердце…
Он идёт по палубе, а вокруг слышит угодливые лживые голоса. Он сидит перед органом, и его щупальца – его щупальца – нажимают на белые широкие клавиши. А рядом – сломанная музыкальная шкатулка, и дикие крики слышны отовсюду…
Он падает во тьму, и перед его глазами снова и снова встаёт окровавленное сердце. Так – десять, сто, тысячу раз подряд. Не выбраться из этого водоворота, этой липкой паутины кошмаров. Она душит его, а зловонная вода заливается в горло, не дает дышать и несёт только одно – снова. Кровавое сердце, девушка, нож, голоса, щупальца…

Лорд Беккет застонал и открыл опухшие воспаленные глаза. Гудела голова, пересохло и першило в горле. Он взглянул на часы – пять утра. Уже не заснуть – да и зачем засыпать? Он приоткрыл одну створку окна. Мелкие капли дождя, густой туман, сильный морской ветер ударили в лицо. Горизонт не различить – хмурая серая завеса падающей воды. Серое непроснувшееся утро. Все спят. Весь порт. Вест город. Весь мир.
Серая жизнь. Лорд распахнул створки полностью. Серое утро. Комната покрылась водяной пылью. Серые люди. Он сел на подоконник. Никто не заметит, если он умрёт. Никто… Никто… Никто…
Время стоит. Жизнь стоит. На этом свете нет ничего ценного. Правильно ли он потратил жизнь? Капли дождя – на отчаявшемся лице, в чёрных волосах, на голой груди. Тишина. Серое беззвучие, серое безмолвие – на немых сейчас губах, в голове, в сердце. Сердце… Сердце… Сердце…
Большое бьющееся окровавленное сердце в мягком чёрном бархатном мешке. Почему он не пропитан кровью? Оно – не страдает, оно – не чувствует, оно – не плачет.
Лорд хочет причинить ему боль и колет ножом – чтобы узнало, поняло, почувствовало. Нет. Не чувствует. Никак не подарить ему этой сладостной муки, никак не заставить его узнать, что можно страдать.
Беккет оделся, вышел на улицу, держа в одной руке сердце, а в другой – нож. Никто не видит его. Только туман и капли дождя на его груди и щеках… Никто не видит, что он без парика и шпаги, только в штанах и живым сердцем в руках. Он – просто устал. Он – устал жить. Устал быть собой.
Одинокий полуголый мужчина на пристани. Всё тело мокрое и чуть соленое. Слёзы катятся по щекам. Закрыть глаза. Чувствуется, как дождь тоже плачет холодными равнодушными слезами… Холодно. Открыть. Надо иметь определенное мужество. У него есть. Дождь. Тишина. Море.
О, море! Как же он устал! Быть холодным, надменным, высокомерным. Каждый день, при всех. Он не умеет иначе. Он не живет, когда он один. Ему не нужны золотые монеты, когда он один. Все видят – холодный, расчетливый лорд. Все им восхищаются. Или презирают. К нему нет равнодушных взоров. Он сам равнодушен ко всему. Он выбрал свой путь. О, море, как же он устал… Он одинок. Он выбрал…
Положил сердце на край мостка. Может, оно упадёт? Нет. Не упало. Не захлебнется в холодных спокойных слёзах мира. Только маложивущий человек плачет теплыми слезами…
Разбежался, прыгнул в воду. Холодная вода. Закрыть глаза. На невидимом горизонте – ничего нет. Открыть глаза. Из тумана выплывает корабль без парусов. Он ждал. Долго.
Без парусов. Это он? И никто не узнает, если лорд Беккет умрет. Вышел из воды, не забыл про сердце. Встал на балкон с живым сердцем в руке. Зачем надевать парик перед дьяволом? Не нужно. Зачем всё это? Он одинок. Он начал игру, он её завершит. Корабль приближается. Тишина. На часах – пять. Они не сломаны. Идёт дождь. Он в шлюпке. Он у берега. Пять часов. Он на балконе. Курит трубку.
- Отдай мне сердце, - серый голос.
- Нет, - закрыть глаза.
- Почему? – дым из трубки.
- Не могу, - устал.
- Знаю, - устал.
- Да, - умереть.
- Чего ты хочешь? – без эмоций.
- Я не знаю, - умереть.
Они стоят лицом к морю – живой и мертвый. Дождь на плечах, в глаза не смотрят. Понимают друг друга. Кто имеет и кто хочет вернуть. Не спешат. Не кричат. Понимают.
- Когда поймёшь, позови, - без эмоций.
- Хорошо, - умереть.
- Мы оба знаем это, - одиноки.
- Мы оба, - одиноки.
- Ты любишь золото, - нет, не любишь.
- Днём, - так думают другие.
- Ты хочешь жить, - я вижу – нет.
- Днем, - умереть.
- Я ухожу, - подумай.
- Прощай, - ты знаешь ответ.
- Прощай, - я знаю. А знаешь ли ты?
Садится в лодку, отплывает. Корабль исчезает. Пять часов. Дождь. Холодные мелкие капли. Закрыть глаза…

    *    *    *

Открыть глаза. Трещит голова. Это же надо так набраться!
- О-ох… Чтоб тебя разорвало! Ненавижу похмелье, - прохрипел Джек, с трудом сев и протирая глаза рукавом. Вчера он, кажется, переборщил с ромом. Но, с другой стороны…
- И утром глотнуть не помешает, - задумчиво произнёс он, разглядывая скромно стоящую в углу бочку, - чтобы башка не разрывалась.
Воздух такой тяжелый и душный, что в нем, наверное, плавать можно. Шатаясь, Джек направился к бочке. Неожиданно всё вокруг задрожало и начало подпрыгивать, а потом покатилось вниз. Пират бросился было догонять ром, но это было не обязательно – поставленные друг около друга ящики почти полностью перегородили проход. Бочки стукнули и остановились.
- Кракен, чтоб ты сдох! Какого черта ты орудуешь у меня в квартире? – недовольно прокричал в темноту Джек. И уже не удивился тому, что дрожание прекратилось. На смену дрожанию пришел столь громкий вой, что пират упал вниз и заткнул уши ладонями. Подул слабый ветер. Ветер? Джек вскочил на ноги, пытаясь уловить его направление. Так… Ветер свежий! Наверное, кракен вынырнул! Джек побежал, в прямом смысле этого выражения держа нос по ветру.
Вскоре (минут через пять сумасшедшего скаканья по лабиринту кожаных стенок) Джек оказался возле узкой светящейся полосы метрах в десяти над ним.  В щель лилась вода, но явно недолго – хоть по склону и убегали ручейки, но было их немного, и кроме воды сюда попадал ещё и свежий воздух. Щель расширялась, несколько раз промелькнули гигантские фиолетовые щупальца, внутрь залилось ещё немного воды, а потом щель превратилась в дыру. Джека уже не заботило, что он стоит на коленях. На серый пол дыхательного мешка упали солнечные лучи. Джек лёг на спину и впитывал, навечно запоминал, чуть ли не пил это голубое небо, беловатые облака, золотистый солнечный свет. В нескольких метрах над ним заканчивалось царство тьмы – грязными кожистыми краями, обрывками мглы, дурного запаха и ночных кошмаров; начиналось царство света. Свежим солоноватым морским ветром, плеском волн, слепящими лучами… Джек видел даже морских чаек, слышал их тоскливо-радостные зовущие голоса. Это было подобно путешествию в рай, и Джек блаженно прищурился, по маленьким кусочкам поедая это пьянящее счастье. И, может быть, даже хорошо, что от избытка свежего воздуха и света он потерял сознание. Расставаться с небом, видеть, как тьма вновь побеждает свет, было бы для него невыносимо. Он и не думал, что может так соскучиться по простым, казалось бы, вещам – небу и солнцу.
Кракен уже плывет. Когда Джек очнулся, было уже темно, но воздух явно посвежел, и это показывало, что путешествие в рай сном не было.
- Не хочу пропустить это представление в следующий раз, - бормотал он, четвертый час волоча по закоулкам дыхательного мешка свои пищевые запасы, - надо бы где-нибудь там устроиться.
Даже самому себе не хотел признаться Джек, что кракен поймал его в ловушку. Теперь он не сможет умереть – он будет ждать, когда разверзнется тьма над его головой и на пол упадут лучи света. И ещё одна деталь мешала Джеку прийти в хорошее настроение.
- Это же надо! Как баба отрубился.
Наконец все ящики были перетасканы в тупик около дыхала. Джек с минуту смотрел на них, и ему показалось, как кто-то ударил в музыкальный треугольник. Так всегда было, когда его осеняла какая-нибудь удачная мысль…

- Капитан Джек Воробей, добро пожаловать в гостиницу «У кракена»! В вашем распоряжении кабинет-спальня-столовая-черт-знает-что-ещё-такое, огромное количество еды и питья, постоянное круглосуточное освещение! Свежий воздух, комфортная обстановка! Насладитесь теплом и уютом гостиницы «У кракена»! Вам обеспечено спокойствие, необходимое одиночество и заслуженный отдых!
- Спасибо-спасибо. Эй, там, подготовить все для работы. Перья, бумагу, чернила! Капитан Джек Воробей будет строить новый корабль.
Театральным жестом Джек снял шляпу и поклонился, пропуская кого-то вперед, сам же небрежно кивнул и зашел в свой «номер» - комнату из ящиков и бочек. Бочка рома стояла посередине, около единственного лежащего открытого ящика с мясом.
Тут же шутливое выражение медленно сползло с его лица, уступив место сначала удивлению, а потом неприкрытому изумлению. Освещаемые неверным светом ножа, воткнутого в вертикальный ящик, на бочке лежали бумаги, чернила и перья…

- Забавно до дрожи, - задумчиво произнес он. – Кто же стоит за всем этим? Бог или дьявол? Или… человек?
Но Джек не стал особо задумываться – такова уж была его натура – воспринимать не причины, а последствия, и эта привычка не раз спасала ему жизнь и более-менее трезвую голову. Несколько часов он строил, надписывал, прорисовывал все части корабля. Начертив примерно тридцать схем, изображающих только одну десятую судна, пират с наслаждением вытянулся на ящике и не без садистского удовольствия поставил на последней, неудавшейся большую жирную кляксу. Он встал, встряхнул руками и выдернул нож из дерева.
- Так-так-так… Что я хочу, - бормотал он, открывая компас. Стрелка беспорядочно крутилась. – Что я хочу? Я хочу выбраться из кракена. Есть тут выход?
Стрелка продолжала крутиться. Джек легко согласился, что вопрос неверный.
- Тогда я хочу знать, где сейчас ээээ…Элизабет и Уилл.
Стрелка показала чётко на восток.
- Уже хорошо… - Джек обнаружил новое развлечение. – Где Барбосса? – тот же ответ. Воробей начал понимать, что кракен и компас как-то связаны – прежде ему требовалось долго убеждать себя, что найти кого-то или что-то – это самое заветное желание, а теперь компас явно обходился без слов «самое заветное».
- Ладно… Так у меня здесь неизмеримо больше возможностей для компаса, чем снаружи, - воскликнул он, прыгая по импровизированной комнате. – Где Исла де Моэрта?
Стрелка показала на северо-запад. Второй раз за день музыкальный треугольник пришёл в действие. Ничто не мешало узнать, где он находится…

- Тиадалма! Тиадалма!
- Ну?
- Я знаю, где я нахожусь!
- Я тоже. Ты в кракене, - зевая, подтвердила туземка. На клинке оставалось достаточно много места, чтобы показать голые плечи и…
- Эээ… Я тебя разбудил? – быстро проговорил он, краснея и отворачиваясь. Глядя в сторону, он дико вытаращил глаза и столь же дико поднял брови на лоб.
- Подожди секунду. Всё, поворачивайся. – На него смотрела обычая Тиадалма, разве что чуть более игривая и вредная.
- Я тебя разбудил? - повторил он свой вопрос, с опаской глядя на туземку. Глаза по-прежнему не спешили спускаться на обычное место, а рот, наоборот, не горел желанием подниматься.
- Не меня, - подмигнула Тиадалма. Джек невольно согнулся пополам, и лицо приняло такое же выражение, как и в момент получения пощёчин.
- Я этого не заслужил, - сказал он самому себе, но колдунья, как водится, поняла его по-своему.
- Ты меня плохо знаешь, Джек Воробей, - начала она.
- И ничуть об этом не жалею, - быстро выпалил он, а потом прикусил язык. – Давай оставим всё как было?
- Ага, мы с тобой как брат с сестрой. Были. Давнооо… - передразнила его Тиадалма. Джек чуть не выпрыгнул из сапог. Значит, она все слышала. – Не беспокойся за свой…
- Своё положение. Я в порядке. Я в кракене, - быстро перебил её Джек, продолжив фразу за неё. Ему не очень-то хотелось слышать от Тиадалмы собственные опасения.
- Да, - разочарованно сказала Тиадалма, уведённая от любимой темы.
- Ну чего человеку в жизни не хватает? – тихо пробормотал Джек.
- Ты намерен получить ответ? – да что же у неё за слух!
- Нет-нет… Тиадалма, я сейчас где-то в местах обитания Чёрной смерти, и у меня такое ощущение, что мы направляемся к Бермудскому треугольнику!
- Ты прав. Именно туда вы и направляетесь, - спокойно подтвердила она. – Именно туда. Не бойся, ничего тебе не грозит. Максимум, умрёшь, ну и что? Кто не умирал?
- Спасибо. Обнадёжила.
- Маль…
- Джек. Зови меня просто Джек.
- Тиадалиалиматрионнаирика. Зови меня просто Тиадалиалиматрионнаирика.
- Ммм…
- Да ладно тебе, не стесняйся. Короче – нет повода для паники. Всё так, как и было. Ничего не изменилось. Еду нашел?
- Да.
- Воздух свежий есть?
- Да.
- Ну и хорошо, живи и выживай. А мне… Мммм… Пора.
Джек сел на пол и прислонился к кожистой стене спиной. Надвинул шляпу на лицо. Кажется, даже обществу Тиадалмы в непосредственной близости от него он был бы рад… Только этого ему не хватало.

Глава шестая.
Что делать с сердцем,
Или непредвиденные обстоятельства.

- Мистер Кит, что находится внутри Бермудского треугольника?
- Мисс Суонн, разве Тиадалма вам не сказала?
- Белый остров. Через него можно попасть в Нижний мир.
- Ну, в какой-то степени это так, - согласился Кит.
Разговор шёл через день после того, как Кинато появился на «Воробье». Утром, когда они подплыли к кораблю, пираты почти не удивились появлению четвертого. Ну подобрали какого-то знакомого, дальше что? Наверное, моря в жизни не видел, будет трястись в каюте. Ну и черт с ним, у них и так дел хватает. Но после того, как Кит, не слова не говоря, принялся за обычную работу, на него смотрели со всё более возрастающим изумлением. Этот странный Кит, как он позволил себя называть, отличался огромной силой и опытом работы. Приобретение такого пирата сделало бы честь любому кораблю, поговаривали матросы, и Кит, услышав это, добродушно улыбался.
Барбосса не вылезал из каюты, что-то чертил, проверял, размышлял и нередко звал Кита к себе, чтобы узнать кое-какие детали. Уилл и Элизабет тоже не сидели на месте – Уилл взял на себя работу рулевого, Элизабет большую часть своего времени тратила на то, чтобы просмолить все борта.
- Знакомая работа, не правда ли? – иногда подходил к ней Уилл и смеялся. Оба любили вспоминать то время, когда они искали друг друга. И когда был жив капитан. И тогда Элизабет тихо вздыхала, а потом неожиданно мазала Уилла по носу. Тот уходил с выражением смертельной обиды на лице, но, посмотрев один раз в сторону штурвала, Элизабет заметила, как тот смеётся и пытается снять липкую массу со своего носа.
- Пиратка, - говорил ей тогда Уилл и возвращался к работе.
Наверное, можно сказать почти точно – на корабле не происходило ровным счетом ничего плохого, погода было прекрасная, еды и питья в достатке, новый член экипажа прижился… И вместе с тем иногда люди чувствовали, как волны тревоги проходят через сердце – что с Джеком? Как ему в царстве мертвых, не забыл ли он их?
- Не думаю, - ответил Кит на вопрос Уилла, - не должен. Мертвые не забывают, не так ли?
- А если он ещё жив?
- Если жив, то это ненадолго, мисс. Хотя всё может быть. Одно я знаю точно – однажды кракен извергнет из себя Воробья, хоть живого, хоть мертвого. И тогда нам останется только взять его – или его тело, найти душу и вернуться обратно. Но не знаю, получится это или нет. Все может быть.
- Вы же были в Царстве мертвых, вы кого-то искали… - начала Элизабет.
- Да, искал, - мигом посуровел Кит, - но говорить о том, кого и почему, я не намерен.
- И не надо, - успокоил его подошедший Барбосса, - просто ответь – нашел?
- Нет, - вздохнул Кит и посмотрел на горизонт. Прохладный ветер обдувал лицо, не давая расплакаться. Когда сможет он забыть эту боль?..
- Извините, Кит, если мы вас задели, - попросила прощения Элизабет, - но нам действительно надо знать об этом.
- Что тут знать, - повернулся он к ним, - в Царстве мёртвых человек не имеет тела, если он умер… Естественно – от болезни или старости. Если его убили или несчастный случай лишил его жизни, то его можно вернуть, найдя тело на земле и душу в Мертвых чертогах. А если ты живым входишь туда… Ты отрекаешься от части своей сущности, раздваиваешься или даже расстраиваешься – тело в одном месте, душа в другом, дух в третьем. И чтобы найти и соединить всё это, нужны не годы – века, если не поможет судьба и если рядом не тот, от кого уже не раз отказывалась сама Преисподняя.
- А я видел корабль с черными парусами, полный живых скелетов и мумий. С капитаном, которого вышвырнула сама Преисподняя, - сказал Уилл, повернувшись к Барбоссе. – Вы ведь знали это?
Барбосса, чуть улыбаясь, смотрел на небо. Пролетела чайка.
- Знал ли я? Нет, я не знал. Знала Тиадалма. Пусть мы и найдём Джека,  пусть отыщем его душу и дух, но сможем ли мы выбраться? Сможем ли мы пройти сквозь все испытания, что свалятся на нашу голову? – тихо, чтобы не расслышала команда, ответил ему Барбосса. – Я не хочу лгать команде. Они знают, на что идут. И куда идут.
- Ты прав, Пес. Ты, чёрт возьми, снова прав, - с болью ответил Кит. Это явно касалось какого-то разговора между Барбоссой и Китом.

- Белый остров… Хм… Нет, тут я ничего сказать не могу, пока не дойдём до него. Если дойдем. – Элизабет благоразумно промолчала, ничего на этот счет не ответив. Спросила только:
- Почему вы называете Барбоссу Псом?
- Почему меня называют Китом?
- Но он же капитан, никто из команды…
- Никто из команды об этом не знает, - усмехнулся Кит, - это было давно. Мы вместе ходили под парусами Ракагната, не один год отплавали рядом. Пёс… Да, раньше это была его кличка и, клянусь жизнью, она ему подходила! Преданный, надёжный, верный. И вместе с тем – дерзкий и безрассудный. Настоящий пират. Да… Много лет мы так отходили. А один раз он вернулся с островов Канотириаллы злой-злой, всех обругал, со многими дрался. Сразу же отношение к нему у всех испортилось. Жестокий он стал, более жестокий, чем позволено даже пирату. Я не говорил ему этого, да что я мог сказать? Умно поступил. Потому что кто-то ему вякнул что-то, и был утром найден задушенным. Пёс не отпирался. Раздор на корабле – дело серьёзное, а убийство – то и вовсе смертной казнью карается. Вздёрнули бы Пса на рее, и дело с концом. Но я сходил к Ракагнату, говорю ему:
- Капитан, Пес же хороший был пират, не заслужил он пенькового галстука.
- Сам помню, что хороший, - вздохнул Ракагнат. Он хоть и крутой был, но умен, умен, скотина, - только что я с командой сделаю?
- Можно его на лодке оставить среди океана. Выберется или нет – уже от него зависит, да только на этот корабль ему больше хода нет.
- Ой, не пойму я тебя, - ответил кэп, - знаю, ты ему друг. Так что же предаешь?
- Я не предаю. Я хочу спасти.
- Ну хорошо, Кит, - встал Ракагнат, - можешь делать сегодня что хочешь. Если честно, сердце у меня за пса тоже болит, но корабль – важнее всего. Что с малым случилось? Не знаю, да и не уверен, что мне нужно это знать. Ладно, поговори с ним, может, спасти получится.
Я зашел к Псу. Сначала он хотел меня убить, потом избить до полусмерти, потом просто орал, что я гад бесчувственный и мне бы пойти… - Кит покраснел, - и сейчас смущаюсь, мисс Суонн. Но, в конце концов, он меня выслушал, и мы решили, что я отдаю ему свой паёк. Сходили к кэпу – тот, качая головой, дал карту и посоветовал высадиться на Тортуге.
- Пусть ты и убийца, но парень хороший был, и ради памяти твоей, прошу тебя – стань таким, как прежде! Не знаю причин, это твои дела, а я в них не лезу. Чтобы на этом корабле ты не появлялся, а на других – сколько душе угодно, - сурово сказал Ракагнат и дал Барбоссе Бумагу. Это такая бумажка, вроде рекомендательного письма. Пират такой-то, именем и кличкой такой-то, отслужил на корабле таком-то столько-то лет, и теперь любой, кто его нанимает, платит больше. Это уже не кодекс, это третий пиратский закон, и не на бумаге, а в сердце и голове каждого настоящего пирата.
Последний раз Пса я видел, когда тот на шлюпке один в океане остался. Ох, и болело же у меня за него сердце! Сколько лет не виделись…

Кит белозубо улыбнулся и посмотрел за борт. В пронзительно-синих глазах отражалось пронзительно-синее небо и пронзительно-синяя вода. Далеко не так прост пират Кит, как кажется, - почти со страхом подумала Элизабет. Невозможно им не восхищаться.
С мачты соскользнул Уилл. Элизабет оглянулась – у штурвала стоял Гиббс.
- Я увидел на горизонте корабль, - сказал он, мягко целуя её в лоб.
- С парусами, я надеюсь, - испуганно спросила Элизабет.
- Да.
- Тогда все в порядке, - успокоилась она.
Кит выхватил трубу из рук Уилла и буквально взлетел на верхушку мачты. Уилл только завистливо присвистнул.
- Он много лет был пиратом на корабле Ракагната, - пояснила Элизабет.
- Не удивлюсь, если окажется, что он уже весь корабль облазил, - хмыкнул Уилл.
- Вполне возможно, - усмехнулась она.

- Капитан Барбосса! На горизонте – «Ящер» - раздался по всему кораблю зычный голос Кита. И если «капитан» прозвучало несколько иронично, то известие о приближении «Ящера» - почти озабоченно.
- «Ящер»? Ты уверен? – медленно спросил Барбосса.
- Да.
- Свистать всех наверх! – лицо Барбоссы посерьёзнело, и он начал отрывисто отдавать приказы. – Вооружиться, но не стрелять. Имя корабля завесить.
Команда заворчала, но повиновалась. Какой позор для корабля – идти по волнам с завешенным именем.
- Чертовски красивый корабль этот «Ящер», - проговорил Барбосса, - но если хотим выжить, придётся отправить его на дно.
- Что-то я о таком не слыхал, - прищурился Гиббс, - сколько лет уже плаваю, ни разу.
- Ваше счастье, мистер Гиббс, ваше счастье. Она предатели. Предают корабли Короне, - объяснил Кит.
- Что? – покраснел от гнева мистер Гиббс, - так чего же мы ждем? Расстреляли бы их, и дело с концом.
- Нет, - терпеливо пояснял ему Барбосса, - их корабль, этот «Ящер», очень быстроходен – не как наш, не как «Жемчужина», но, тем не менее, тоже неплох. Дальше – в четыре раза больше по размерам.  Семьдесят человек команды, и ещё вооружён, словно военный. Мы сейчас в невыгодном положении. Были бы мы на «Жемчужине», я  бы принял бой и победил, но сейчас шансов нет. Будем надеяться, что они не нападут.
- Это с какой стати?
- Они зря не стреляют. Очень толковые ребята. Только предают, - чихнув, отозвался Кит. – Будем ждать.

    *    *    *

Звуки скорбные из нитей седины
Струны злобные из памяти даны
Как сыграть души напев,
Если сердца больше нет?
Слушать утренний туман, надев парик
Птицы сна заплачут, сгинут вмиг
Как сказать любви слова,
Если память – зла?
Потерявшееся не найти никак
Ляжет солнце в облачный гамак
Как заставить эту боль уйти,
Если знаешь – горе впереди?
Ну а если старый глаз закрытым станет
Если этот мир он сторожить устанет
Как найти того, кто сгинуть рад,
Если путь твой – только на закат?

Огненный закат освещал кабинет губернатора. Золотые чернила на золотой бумаге. Бронзовые шкафы с рыжими переплётами книг, оранжевые стены и красные картины.
Губернатор молча сидел за столом и работал. Работа, работа, только работа спасает душу от смерти. Работа, работа… Вот документ – о новой канализации. Новая канализация – это же так важно, это же так интересно. Конечно. По-другому и быть не может. А вот маленькая бумажка о найме на работу трех слуг в губернаторский дом. А вот… Это не документ. Это маленький стих. Элизабет любила сочинять стихи – этот трехлетней давности. Элизабет… Не знала она, какими вещими окажутся её стихи.

Море и звезды, а небо чернее
Темного птицы крыла. Серые тучи
Но здесь – солонее
С глаз покатилась вода.

- Губернатор, к вам командор Норрингтон, - объявил дворецкий.
- Пригласите его, - устало ответил губернатор, кладя бумаги в стол.

Командор Норрингтон  вернулся на службу и постарался забыть всё, что было связано с Джеком Воробьём. Он пытался не думать о том, что он, Норрингтон, повинен в смерти этого удивительного человека. Свои собственные поступки оставались ему непонятны, но что-то ему не нравилось в собственных действиях. Вроде бы он сделал всё, что мог, для короны. Выполнил свой долг. Но тот ли это долг. Командор долго думал, решая этот вопрос. И, наконец, понял: это был долг не человека, а именно командора, а Норрингтон никогда не хотел быть только командором.
Да, он бы хотел ещё раз встретиться с Джеком Воробьём – не как пират и пират, не как живой и живой, а просто как два человека. Встретиться, поговорить, может, даже в чем-то понять друг друга.
Потом его мысли перешли на Элизабет. Она его отвергла ради этого мальчишки, Тёрнера, и Норрингтон с болью подумал, что теперь и она мертва. Или нет? Он должен отправиться по её следам и спасти её… Или их. Потому что лучше она проживет жизнь с Тернером, чем потеряет его. Это мой долг, думал Норрингтон. Долг не командора и долг не перед Короной. Долг человека перед человеком, а выше этого долга ничего не может быть.
Поэтому этим вечером он пришёл к губернатору и известил его о начале поисков. Пусть даже в Царство мертвых приведут они, но он или умрет, или найдет её…их. Он наберет команду пиратов и отправится за Элизабет. Это его долг. Долг Человека.

4

Глава седьмая.
Непредвиденные обстоятельства,
Или немного о чувствах.

Лорд Беккет зевнул. Лорд Беккет вздохнул. Лорд Беккет недовольно осмотрел кабинет и взглянул на часы. Пять часов… Но пять часов вечера, и это меняло всё дело. Сегодняшний день был на редкость удачным, а лорд крайне редко называл даже самые хорошие дни удачными.
Но тут и впрямь нечего возразить – все сложилось так здорово, что и пожелать нельзя. Во-первых, куда-то уплыл Норрингтон. Это значит, что ему, Беккету, больше нечего бояться разоблачения. Чтоб он там в плавании помер… Ну или попал в плен, великодушно подумал Беккет. Во-вторых, губернатор, этот плешивый старикан, больше ни слова ему не может сказать против. Попробовал бы он, усмехнулся лорд. В-третьих, с его Ост-индийской компанией только сегодня заключили сделки несколько ведущих предприятий Британии. И, в-четвертых, сердце Дейви Джонса больше его не мучило. Или оно отказалось от своей цели, или уже добилось своего, но Беккету до этого не было дела. Он злился на себя за глупую сентиментальность и размягченность. Что же это такое? Куда годятся эти глупые мысли? «Что будет, если лорд Беккет умрет?»… Идиотство какое. Подобные мысли можно простить старухе. Тьфу! Даже думать противно. Ну как можно было так опозориться перед Джонсом. Сказать «не знаю» на вопрос, самый понятный из всех вопросов на земле – чего ты хочешь. Глупо, но достоинства последних дней все равно перевешивают недостатки, это трудно не признать.
Он богат и станет ещё богаче. Он знаменит и станет ещё более знаменитым. Он силен и будет ещё сильнее. Это похоже на заклинание или молитву. Мантра. Главное, что он в это верит…
Вокруг него угодливые слуги, поддатливые женщины, восхищенные окружающие и много золотых монет. Его дело привлекает к себе внимание; в пабах и тавернах, на улице и в домах, на светских раутах и званых приемах говорят о лорде Беккете и его успехе. Да уж, ему не на что жаловаться. Единственное, что мешало его продвижению по карьерной лестнице, это отсутствие жены из достойной семьи.
Но и здесь есть много вариантов. Например, выбрать молоденькую девушку – лет пятнадцати-шестнадцати, не больше, иначе у неё будет слишком много мозгов и слишком много глаз и ушей. Ну не отрезать же их…  Да, сейчас в каждом доме, где есть дочери, их готовят в первую очередь для него – такого богатого, красивого и знаменитого. А так… Зачем ему жена на самом деле? Только для работы, чтобы люди видели перед собой идеал мужчины. Что делать с девушкой? Тоже не вопрос – пусть живет до первой брачной ночи, а потом лорд Беккет станет её царем и богом. Захочет муж – и умрет несчастное юное создание, случайно подскользнувшись на мокром пирсе или попав под копыта лошадей. Захочет – станет кроткой, послушной, не поднимающей головы. Будет исполнять всё, что он захочет. Хотя выбить из головы молоденьких девушек дурацкую мысль о том, что и они для Беккета тоже чего-то стоят, будет непросто. Эти девушки – ужасные создания, в самом деле. А захочет – отправится девушка куда подальше. Исследовать британских овец на отдаленных островах. Но только пусть попробует ему изменять!
Кто сказал, что лорд Беккет бессердечен? Казнить его! Он просто поставил цель и идет к ней всеми доступными средствами.  У него есть все, что только может пожелать человек, но лорд все равно хочет больше. Кто сказал, что он одинок и несчастен? Беккет рассмеялся бы ему в лицо.

Но кое-чего о себе лорд всё же не знал. Почему в то стершееся из памяти утро так легко он понимал капитана «Летучего голландца», почему он не убил его, хоть и мог. И ответ был прост – ни у одного из них не было живого, чувствующего сердца. У Джонса – буквально, у Беккета – фигурально. Но не было, не было! Вот почему тогда утром лорд Беккет чувствовал одиночество – сердцу тяжело без хозяина, и оно ищет человека, которому необходимо. В то утро лорд Беккет чуть не стал обычным человеком. Сердце владело им, но он прогнал его. И теперь оно хочет вернуться в грудь Джонса. Да, сердцу тяжело без человека. Но человек прекрасно может обойтись и без сердца.
Лорд Беккет любил деньги, любил власть, но больше всего этого он любил себя. Он был бессердечным.

Медленно тянулось время. «Ящер» неторопливо приближался, не выказывая ровным счетом никаких намерений – не дружественных, не нейтральных. Скоро всем была видна резная синяя голова, светящиеся зеркальные глаза и красные зубы. Но никакого признака людей на борту – ни дозорного на мачте, ни ловких юнг. Нервное напряжение росло.
- Черррт меня поберрри! Расстрелять! Расстрелять! – скрипуче прокричал попугай Коттона.
- Цыц! – приказал Барбосса не поворачиваясь, - только тишина может спасти наши жизни.
«Ящер» поравнялся с «Воробьем». Команда синего судна сгрудилась у левого фальшборта и невидящими остекленевшими глазами смотрела мимо пиратов. Они просто проплыли мимо, даже не показав, что заметили небольшой белый корабль. Неподвижные вытянутые вперед руки, приоткрытые рты, вытаращенные глаза.
- Они бы и не смогли напасть, - раздался голос пораженного Уилла. – Они же все… заморожены!
- Похоже, вы правы, мистер Тёрнер, - ответил не менее изумленный Кит, - если это то, что я думаю, то нам… - он быстро переглянулся с Барбоссой. Тот взволнованно кивнул.
- Поставить все паруса! – закричал капитан, - нам срочно надо уходить из этих мест!
- Мы поворачиваем? – спросил Гиббс.
- Нет, мы движемся вперед со всевозможной скоростью, и чем быстрее мы окажемся подальше от «Ящера», тем лучше. Если мы тут останемся, нам светит большой и вечный кирдык.
- Каюк, - подсказал Уилл.
- Конец, - лаконично подтвердил Кит.
Команда завозилась – ставили паруса, снимала тряпьё с названия. «Воробей» пошёл в два раза быстрее. Они все дальше отплывали от «Ящера», и команда с любопытством смотрела назад. Вот уже едва видны свернутые полотнища парусов, широкая корма, стройные мачты.
- И что… - начал Уилл, но продолжить не смог. Синий корабль смазался, словно на акварельный рисунок плеснули водой и повозили широкой кистью. А потом исчез – беззвучно, неслышно. Ни грохота или воя, ни треска или взрыва не услышали пираты. Просто исчез «Ящер», исчез немаленький быстроходный вооруженный корабль. Казалось, кто-то прорезал полотно времени и через бесконечно узкую середину песочных часов протащил судно со всей командой. Будто и не было никогда предателей-пиратов.
- Все по местам, - бросил Барбосса. – Уходим.
- Что случилось? – подошли к нему Элизабет и Уилл.
- Налицо такая опасность, что ни одно существо земли не рискнет говорить об этом сейчас, когда Изначальные только что утащили корабль. Вечером, все вечером, когда на небе зажгутся первые звезды, - отстраненно проговорил Кит, глядя вперед, на чистое спокойное море. Из слов пирата Уилл и Элизабет поняли только то, что сейчас им ничего не объяснят, поэтому они принялись за работу.
День кончался. Красный закат осветил белое судно, проник во все уголки, посидел на каждой досочке, ласково и печально погладил по головам и плечам пиратов. На корме стоял Кит и курил трубку. Сколько же лет прошло с тех пор, как он в последний раз выходил в море? Много, всяко больше, чем сейчас молодому Уиллу. Море…
Кит всегда не мог устоять перед его невидимой магией. Оно манит, зовет, шепчет. В плеске волн – извечные тайны, на дне – скрытые секреты. Оно безбрежно, печально и радостно одновременно. Оно – колыбель человечества, ровный шепот воды и сейчас нагоняет странный волшебный сон. Вот почему настоящие мужчины, те, кто хоть раз слышал эту песню, уже не смогут забыть её. Они выходят в море всё чаще и не возвращаются все дольше. И когда земные люди видят их, они говорят, что они не от мира сего. Что для них не существует земли, золота, женщин… Море заменило им всё. Почему эти люди, породнившиеся с морем, редко заводят семьи? У них одна любовь – море. Оно их первая и последняя страсть, вечная нежность и нескончаемая печаль. А кроме того – кто из моряков не терял? Теряли они все, и иногда в шепчущей песне воды они слышат знакомые слова – о тех, кто ушел и не вернётся.
- Грустишь, старый друг? – подошёл Барбосса.
- Да, Барбосса. Море поймало меня раз и навсегда, и теперь я не знаю, что делать. – Кит заворожено смотрел прямо на кровавое солнце, погружающееся в свою постель. Алый цвет пропитал его лицо, теплый южный ветер беззвучно огибал голову, забираясь иногда в глаза и прося пролить хоть несколько слез.
- Принять все как есть и остаться, - ответил ему Барбосса. – Оно не поймало тебя. Ты сам пришел к нему, Кинато. Все мы в конце концов проходим этот путь.
- Да, так и есть. Но почему… Почему тогда, много лет назад, море не было таким?
- Оно было таким же, мой друг. Просто ты изменился. Надо ли говорить, как стары мы на самом деле? – Барбосса обнял Кинато. – мы двое. Разве не помним мы, что было сорок, шестьдесят лет назад? Но мы ещё мужчины, и так будет ещё очень долго – дольше, чем мы уже прожили. Нам дано столько времени, Кинато, столько времени!
- Да… Каждому дано столько лет, чтобы быть счастливым! Но счастье у каждого свое.
- Я знаю, куда ты клонишь. И ты, ты был счастлив, безумно счастлив всю свою жизнь! И я, несмотря на все злодеяния, которые совершил, все равно способен радоваться жизни. У тебя есть сердце, и оно живое.
- Много ты знаешь о моей жизни, - горько усмехнулся Кинато. Всё таки он заплакал. Страшно выглядели слезы в кровавых лучах.
- Да, Кинато, я согласен. Кое-чего я не знаю. Но ты жив! Я был мертвым десять лет, я знаю, что это такое! О, представь себе, сколько раз я молил о смерти! И сколько раз не получал её. Я думал, что смерть – высшее богатство человека, а именно её мне было и не получить. Но я ошибался. Вот я жив – и что? Думаешь, теперь я хочу умереть?
- Нет, разумеется. Ты всю жизнь этого не хотел.
- И хотел всю свою смерть, - несколько коряво выразился Барбосса, - пойми же, друг! Человек создан для того, чтобы радоваться! Неважно, какая радость это будет, но повод есть всегда. Взгляни только на молодого Уилла и Элизабет. Думаешь, у них меньше проблем, чем у нас? Могу тебе с уверенностью сказать – больше, несравнимо больше. И все равно – они дико рады тому, что они живы, что они вместе, что они связаны общей целью. Но и у них, и у нас все ещё впереди!
- Ты так думаешь? Я скажи мне, Барбосса, зачем мне жить? Чтобы мной восхищались твои матросы? Чтобы довести вас до края – и самому там сгинуть?
- Нет, - покачал головой Барбосса, - ты ошибаешься. Ты словно живешь в прошлом. Да, я знаю, что она…
- Она? Что ты знаешь о ней…
- Очень, очень много. Она, Сольвейг, была твоей любовью.
- Нет, она и сейчас моя любовь! – крикнул Кинато.
- Послушай-ка меня, друг, - схватил Барбосса друга за плечи и заглянул ему в глаза. – Ты думаешь, что она очень рада тому, что ты не отпускаешь её? Думаешь, ей легко таскаться по царству мёртвых, моля о пощаде, прося отпустить? Если бы не ты, она давно была бы свободна, неужели ты этого не понимаешь?
- Нет, но…
- Дослушай! Ты думаешь, я не любил? Я любил прекрасную девушку, она была черноглаза и черноволоса, загадочна и умна. Каждую зарю она выбегала встречать солнце и белых чаек. Я был молод и горяч, я любил её, и она любила меня. Мы сидели на песчаном берегу и мечтали о том, как поженимся… Но её похитили разбойники, и я гнался за ними несколько месяцев. А когда догнал, они рассмеялись мне в лицо. «Девка, говоришь, - спросили они меня, - да сдохла дня три назад. Думали продать, но какая-то хлипкая оказалась. Ты вроде парень неплохой, да брать у тебя нечего. Вали отсюда подобру-поздорову». Три года я скитался по морю – один, совсем один, и думал о ней. Один раз во сне мне приснилось, как её душа рвется, рвется ввысь, но что-то её не пускает. И я с ужасом понял – это я, я виноват, что ей не улететь. И тогда я отпустил её. Я стал пиратом. Я сделал много худого. Я убивал, грабил, тратил чужие деньги. Я радовался этому, но я не опустился на самое дно, как бывает иногда. Потому что я человек, и что бы я не делал, я останусь человеком. Отпусти её, Кинато, и радуйся жизни. Радуйся солнцу и морю, радуйся всему, что только можешь понять! Жизнь – самое большое сокровище, какое только могли дать тебе Небеса.
- Отпустить… - прошептал Кинато, закрыв глаза, - да, я отпущу её. Спасибо, Барбосса, ты вдохнул в меня веру. Мне есть зачем жить. Море, я буду жить ради моря. Оно – моя любовь.
- Оно – наша любовь, и мы друзья, как и прежде, не так ли? – внимательно взглянул Барбосса на Кита.
- Да, друг. – он засмеялся.
- Да,- и Барбосса захохотал, поправив гигантскую шляпу. Кинато ухмыльнулся, показав белые зубы.

Глава восьмая.
Немного о чувствах,
Или на Тортуге.

Прошло немало времени – почти неделя со времени последних событий. Ничего не изменилось в жизни Джека, только мяса с ящиках стало чуть-чуть поменьше, да и сам Джек перестал шутить и разговаривать с собой. Целый день он молча сидел у стены, надвинув на лицо шляпу, и молчал. Время умерло. Угнетающая атмосфера кракена наконец подействовала на него. Несколько раз появлялась Тиадалма, но Джек не отвечал, без выражения глядя на светящийся нож. Сначала он ещё пытался думать, пытался бороться с этим, придумывал разговоры и людей, вспоминал всю свою жизнь, писал сам – стихи, поэмы, баллады… Один раз сочинение стихов даже увлекло его – стих про него и «Жемчужину». Джек начал было описывать её стройные мачты и ровный ход, но кракен очень некстати затрясся и прервал ход мыслей.
Несколько дней Джек ходил по кракену, пытаясь найти что-то новое. Но новое упорно не попадалось, и пират совершенно упал духом. Ну в самом деле, что он может? Куда делись все мысли от том, что человек – венец творения?
Пират угрюмо молчал целыми днями, и только один раз в сутки вставал и шёл подышать свежим воздухом. Сам того не зная, Джек уже умирал.
У всякого человека есть внутренний стержень, вокруг которого строится характер и привычки, на который осаждаются привязанности и воспоминания, который держит человека всю его жизнь. Для Джека стержнем была неиссякаемая жизнерадостность и неутомимое любопытство. Но теперь уже не Джек сидел на сероватом полу – всего лишь тело, всего лишь куча перстней, безделушек, шрамов и волос, только руки, ноги, спина и усы – и это то, что хоть один видевший прежде Воробья, назвал бы его атрибутами. Да, Джек умер. Что может его воскресить?

    *    *    *

Мистер Норрингтон стоял на носу своего корабля. Добропорядочное крепкое судно – «Быстрый», идет хорошо, и вообще – все хорошо. Прекрасно. Замечательно. Командор плюнул. Зачем обманывать себя? Проще не думать о будущем.
Странное зрелище – корабль британского флота с командой пиратов на борту. И первое, что захотели сделать пираты уже в тот день, когда их наняли – это устроить бунт. Понимая, что из бунтарей хорошей команды не получится, но и из запуганных тоже, командор произнёс только одно слово: Джек Воробей. Пираты заорали. Кое-кто не согласился идти в преисподнюю, кое-кто вышел на берегу, кое-кто устроил резню… И потому по морю неслась самая странная на свете команда – наполовину пираты, наполовину беглые преступники, и ещё несколько моряков британского флота, чья карьера была закончена. Безумие. Сумасшествие. Но может, именно так и следует искать Джека?
Снова как прежде… У штурвала, ветер ласково касается лица, солнце мягко гладит лучами теплое дерево. Командор Норрингтон подумал, что ни разу в жизни не чувствовал себя так странно и волнующе. Нет, он не был пиратом, он не был командором. Он был Настоящим Человеком, и даже пираты не осмеливались оспаривать его приказы – этого разумного, достойного, прохладного вежливого капитана. Его уважали.
Первым делом они поплыли на Тортугу. Там Норрингтон профессионально прочесал весь порт, отыскивая новости. Вся команда была отправлена на поиски, отсутствовала примерно полдня, и он уже начал было беспокоиться о том, что все его люди засели в ближайшей таверне. Однако сомнения были напрасны – все вернулись и принесли кучу сведений. Единственное место, где они не были – это таверна «Баба».
- Не рискнем, - сказали пираты, - хоть убейте, капитан, мы к этим бабам и не сунемся.
Капитан Норрингтон махнул рукой и сам отправился туда. Первой, кто его увидела, была бледнокожая и беловолосая женщина. Высокая, с черными колючими глазами. Но, заметив нового мужчину, глаза перестали быть расчетливыми и холодными, сразу повлажнели и приобрели некоторую загадочность.
- Нафиг-нафиг, - содрогнулся Норрингтон, - до такого уровня я ещё не опустился. Вот почему мои ребята сюда и носа не кажут.
- Что тебе понадобилось в нашем заведении? – ласково проворковала Жизель.
- Я… Эй, уберите ваши руки, миледи!... Я ищу капитана… Нет-нет, то есть да, я тоже капитан, но… Я ИЩУ КАПИТАНА ДЖЕКА ВОРОБЬЯ!!! Ооххх… Я же этого не…
- Заслужил-заслужил, - мстительно произнесла Жизель и удалилась, покачивая бёдрами. А Норрингтон так и остался в согнутом положении, с тоской размышляя о том, что ему, как командору британского флота, никогда не понять жизни на Тортуге.
- С вами всё в порядке? – участливо наклонилась к нему темноволосая девушка. Командор инстинктивно отшатнулся.
- С…Спасибо, да.
Девушка несколько печально усмехнулась, не забывая при этом дергать плечами, привлекая потенциальных клиентов:
- Не беспокойтесь, сэр, Жизель всегда такая. Не обращайте внимания.
Командор наконец выпрямился. Девушка со страхом смотрела на него снизу вверх – Норрингтон был на полторы головы её выше.
- Ой, извините… - быстро зажала она ладонью рот и дернулась в сторону.
- Стойте-стойте, мисс. Минуту вашего драгоценного внимания.
- Д…да, сэр? – так же испуганно смотрела она на него, но изысканная речь и достойно вежливое лицо исключала возможность того, что этот человек сделает ей… что-то плохое. Она залилась краской.
- Скажите, мисс, вы ничего не знаете о капитане Джеке Воробье?
- Знаю, но это знает вся Тортуга…
- Тогда давайте сядем.
В темном углу, где скамья была более-менее чистая, а жвачных человекоподобных не было вовсе, командор продолжил расспрос:
- Так что, мисс?
- Ну… Всего я не знаю. Говорят, Джек Воробей впервые появился на Тортуге давным-давно, когда ещё был ребёнком. Я сама этого, конечно, не помню, но хозяин «Бабы» говорит, что это так. Потом – через много лет – снова, и этот день я помню, мне было восемь. Капитан Воробей показался мне каким-то… Странным, но, наверное, причин для этого у него хватало. В последний раз он заходил около двух месяцев назад, набирал команду на корабль. К толстому пирату – Гиббсу – подходили все по очереди, а потом подошёл какой-то странный человек. У нас не принято обращать на других внимания, дерешься в углу – и дерись себе, но этот сразу начал вести себя так, что… Я не знаю, но, по-моему, он просто привык командовать.
- А как его звали, Вы не запомнили? – спросил командор, с болезненным интересом вбирая каждое слово о себе.
- Нет, честно говоря. Я… Я была занята, - во второй раз покраснела она, - Но, вроде, бывший командор. Он ещё кричал всё время, хотел Джека застрелить, а Джек за пальмой спрятался. А потом его молодой матрос с британского корабля бутылкой по голове ударил. Бутылка разбилась. А мне тот человек понравился, несмотря на то, что его к овцам и свиньям в глину кинули.
- Спасибо, а больше Вы ничего о Джеке Воробье не слышали?
- Слышала. Тут недавно зашел один корабль, называется «Воробей». Там Гиббс был, какой-то неизвестный пират с огромной шляпой, молодой мужчина со смешным хвостиком на затылке. И женщина – очень красивая, но почему-то в мужской одежде. Они тоже про Джека спрашивали, а…
- Олла, дрянь такая! Вот ты где! Кончай лясы точить, да займись делом наконец! Болтает она тут, а на неё очередь выстроилась. Бегом! Понятия не имею, как ты всех обслуживать будешь. Твои проблемы. – Раздался резкий визгливый голос.
- Извините, - тихо сказала девушка. Лицо её посерело, - меня мама зовет…
- Это ваша мать? - ужаснулся Норрингтон, а сам показал толстухе кулак и пьяным низким голосом рявкнул:
- Слышь, баба! Делай что хочешь, а девку я снял! Плачу вдвое.
- Ну и черт с вами обоими. Катитесь колбаской, - отмахнулась тетка и направилась куда-то дальше.
- Извините, мисс, может быть, мои вопросы вам неприятны…
- Нет-нет, что вы! А… А вы и правда меня… того? – не поднимая глаз от скользкого темного дерева, спросила она.
- Нет, - сдержанно ответил Норрингтон. В душе кипела ярость и злоба против этой бесчестной грязной женщины, которая выставляет на продажу собственную дочь. – Сколько вам лет?
- Семнадцать, сэр.
- И долго вы так… работаете? - не мог он вытолкнуть из себя это слово.
- Четыре года, сэр, – стыдливо сжалась девушка.
- С тринадцати лет? – не мог поверить командор, - так, сейчас с этим разберемся. Где ваша мать?
- Прошу вас, не делайте этого, сэр, - умоляюще воскликнула Олла, - она же меня убьет!
- Ничего, не убьет, - сжав зубы и схватив Оллу за руку, он быстро пошел в том направлении, куда удалилась толстуха. Девушка едва успевала за ним – напуганная, не знающая намерений этого странного человека…
- Ах ты сука! Опять тобой недовольны! – заорала тетка, увидев их.
- Все нормально, - слишком спокойно ответил за Оллу Норрингтон. Любой, кто раньше слышал этот тон, уже кричал бы «Караул!». Но толстуха Норрингтона как командора не видела, а поэтому подбоченилась и спросила:
- Ну и че тебе? Девку не задерживай. Ты не один.
- Ваша дочь работает с тринадцати лет?
- Ну?
- Вы уверены, что ей это не повредило? – мягким зловещим голосом спросил командор. Но тетка по-прежнему ничего не замечала. Смолкли все драки, музыка остановилась. По всей таверне разносился только визгливый скандальный голос:
- Ей? Да какая мне-то разница? Это не повредила моему кошельку, и это главное!
- Ладно, мамаша, - сквозь зубы грубо ответил Норрингтон. – Сколько берете с одного?
- Так бы и сказал, - моментально успокоилась она. Олла испуганно смотрела на командора, но тот её словно и не замечал. – Четыре шиллинга. Если двое – то десять, если трое – двадцать.
Командор внутренне перекосился от подобного извращения, пошлости и расчетливости, но внешне оставался таким же холодным.
- Если я плачу сто золотых, ты отдаешь мне её? Навсегда?
- Хм… Сто… Двести! – алчно выкрикнула она.
- Сто пятьдесят, - ровно ответил командор, и тут до тетки дошла, что у неё забирают постоянный заработок. А ведь перед этим она ни секунды не сомневалась, с отвращением подумал командор.
- Сто семьдесят, - рявкнула тетка. – И ни золотым меньше.   
- Хорошо.
- Забирай свое барахло и уматывай, - приказала тетка дочери. Но Олла явно не желала уходить от Норрингтона, и тот вполне её понимал. Поэтому за вещами они направились вдвоем.
Маленькая душная комнатушка. Воздух, пропахший вонью всех, кто здесь побывал. Черные стены. И маленький мешок около стены. Олла без труда вскинула его на спину и вопросительно посмотрела на командора. Без страха, с удовольствие и почти нежностью подумал он.
- Это всё?
Олла кивнула.
- Тогда идем. Я тоже приплыл на корабле с пиратами, там есть несколько британских моряков, но никто вас не тронет. Будете жить у меня, - быстро говорил Норрингтон, пока они с Оллой пробирались во мраке узких улочек.
- У…
- Да, у меня. Есть предложения?
- Нет-нет, сэр! И… большое спасибо…
Командор моргнул. Эта девушка явно не привыкла благодарить, но в нескольких словах передала все то, что чувствовала. Да и существуют ли слова для подобного случая?..

На корабле появление Оллы восприняли с шумом и гвалтом, но, отправив девушку мыться, он спокойно объяснил им ситуацию.
- Ладно. Будем считать, что она ваша… Девушка, - мрачно проговорил один пират.
- Мистер Смит, мне бы не хотелось создавать на корабле беспорядки. Я хочу, чтобы ни один из нас не был обижен или недоволен. А теперь подумайте – после того, что она пережила, у вас хватит совести взять её без её согласия?
Смит молчал, а потом вздохнул.
- Хорошо, капитан. На самом деле, ведь мы её шлюхой не считаем, пока она этого не показывает. Так, други?
Команда подтвердила выступление кивком.
- Ну и хорошо. Тогда отплываем! – крикнул Норрингтон.
Вскоре «Быстрый» был уже далеко от этого ужасного места – как назвал его командор, или рая на земле – как считали матросы. Выслушав всех, кто знал хоть что-нибудь, Норрингтон проложил курс. Из трюма вышла помытая и одетая в рубашку и штаны командора Олла. Так она сразу перестала быть похожей на ребенка, и, несмотря на неизвестное окружение и будущее, несколько уверилась в справедливости жизни.
Командор едва удержался от вздоха – Олла не была очень красива, как британские барышни, скорее притягательна и очаровательна странноватой дикой красотой. Несколько смуглая кожа, с которой смыли остатки дешёвой белой пудры. Черные блестящие волосы до середины спины. Огромные черные глаза… И вместе с тем – этот вопросительный робкий взгляд, смущенная поза, глаза, не поднимающиеся на командора. Эта скованность в движениях, характерная для представительниц древнейшей профессии. И страшная худоба – лишь теперь, когда Олла была в одежде, которая ей велика, Норрингтон понял это.
- Вас что, вообще не кормили? – спросил он хрипло, борясь со своим вечным врагом – заиканием в важные моменты.
- Кормили, сэр.
- Знаете что, мисс? – Норрингтон вдруг почувствовал приступ странного веселья. За окном – почти ночь, в каюте тепло… Ой-ой, что-то он не об этом хотел думать…
- Да, сэр?
- Не называйте меня «сэром», раз уж нам долго плыть вместе и вы все равно спите в моей каюте, так как мест больше нет. Иначе я стану называть вас «миледи».
Олла робко рассмеялась и, неуверенно заражаясь этим весельем, чуть игриво проговорила:
- Тогда зовите меня Оллой… сэр.
- В таком случае я для вас – Льюис… миледи. И можно на «ты», несмотря на возраст.
- Льюис?
- Льюис Норрингтон, сорок шесть лет. Да, Олла.
- Так это вы?...
- Да, Олла, это был я. Но теперь я слишком изменился. Или наоборот. Вернулся в прошлое.
- Сэр…
- Миледи…
- Не дразните… Не дразни меня, Льюис, - снова рассмеялась Олла.
- Ты есть будешь?
- Да, - свободно и легко ответила девушка. Что же ей мешало быть такой и прежде?
Чуть позже, все там же – в каюте командора, Норрингтон и Олла ужинали и разговаривали. А потом пошли спать – Норрингтон в гамак, Олла – в постель капитана.
Она лежала и думала, как же странно всё поворачивается. Ещё утром он была дешёвой шлюхой у мамаши, а теперь никто ей об этом не напоминает и можно начать жизнь заново. А этот Льюис просто ангел – спас её с Тортуги, а сам не пристает и не дает грязных намеков… Никогда Олла не была так близко к тому, чтобы самой предложить мужчине близость. Но он её не поймет. Впервые в жизни Олла по-настоящему хотела – и поэтому испугалась, сжавшись, как мышка, на кровати командора. А он давно уже спал в гамаке, и кто знает, что ему снится? Олла перевернулась на другой бок – лицом к окну, вдохнула приятный чужой запах и заснула.

5

Глава девятая.
На Тортуге,
Или снова Билл Прихлоп.

- Кто разжигал костер на нижней палубе? Кто разжигал костер на нижней палубе? – Дейви Джонс ходил туда-сюда вдоль ряда матросов. Те угрюмо жались, но молчали. Что же тут сказать… Этой ночью, ровно в двенадцать часов, на нижнюю палубу, где спали, а в последнее время и собирались для разговоров пленники «Летучего голландца» неожиданно зашел капитан. Вообще-то нижняя палуба по негласному закону после десяти вечера принадлежала матросам, и капитан избегал туда заходить. Но капитану не нужны оправдания… Глупый бедный Ганидо снова потерял своё тело, так злился капитан, увидев горсточку сбереженных со вчера углей. «Ничего, переживем, - говорили друг другу матросы, - поругает, велит нас избить, но больше ничего он с нами сделать не может. Не в его власти нам прибавить лишние годы службы».
Боцман мрачно щурился маленькими глазками и ругался самыми непотребными словами. «Ещё раз он нас застукает, и тогда мне не придется плеть драть. А это дело я люблю. Не хочу никого огорчать, но если во второй раз нас поймают, жалеть вас не буду. В этот раз ладно, хорошо, если следить не будет и бить вас особенно не придется. А то и впрямь «Мясо до костей одним взмахом» будет. А то с него станется – сам стегать будет».
Шкипер был единственным, кто додумался собрать разбросанные угольки. А вот теперь все стояли перед разгневанным капитаном – от самого хиленького работника, который, кроме как на вращение Колеса Кракена не годен, до самого боцмана, на время расставшегося со своей неизменной плетью.
- Кто разжигал на нижней палубе костер? Отвечайте, сборище отбросов, черт бы вас побрал!
- Ты и так нас побрал, добрал, собрал и задрал, капитан, - ответил Прихлоп, глядя в пол.
- Пять ударов плетью, - стук на секунду прервался, но головы капитан не повернул, - за хамство. Кто разжигал костер на нижней палубе? Только попробуйте сказать, что я вас задрал. Кто разжигал на нижней палубе костер?
- Костер? – переспросил Ганидо.
- Из огня, Ганидо, из огня…
- Ааа… Это такой, жжется…
- Пять ударов плетью. За глупость, - продолжал шагать капитан. – Кто разжигал на нижней палубе костёр?
- Никто не разжигал, мы же его терпеть не можем, - не сдержался шкипер.
- Два удара плетью. За неверный ответ. Кто разжигал на нижней палубе костер?
- Наверное, кто-то из почти отслуживших огонь упустил, он на него накинулся, а водоросли горят хорошо, - боцман вздохнул. – То-то я смотрю, что сегодня света маловато.
- Двенадцать ударов плетью, - боцман вздрогнул, - выполнять! Прихлоп, Ганидо, мистер Фиш. Буду смотреть. Ну давай, не заставляй меня ждать! Перед тобой что, вся твоя семья? Даже сыновей бьют, как ты видел! А это же матросы. Не ломайся, ты этим семьдесят лет занимался.
Боцман сурово кивнул, взял любимую плеть и велел Прихлопу становиться у реи. Все как обычно, только на этот раз он замахивался сильнее и страшнее. Матросам казалось, что Прихлоп встанет еле живой, но тот, только постанывая для вида, вполне бодро скатился вниз по лестнице, повторяя путь сына. Откуда им – да и Джонсу – знать, что чем больше и страшнее замахивается экзекутор, тем больше у него возможности сдержать плеть перед тем, как она опустится на спину. А плоть продавшихся на «Голландец» серовато-синего цвета, и побои на ней далеко не так заметны, как на живой. Ганидо додумался изобразить, что плачет – у него, как у водяного, из глаз падали не отдельные слезы, а настоящие соленые водопады. Капитан собственноручно (или собственощупальцево, или собственноклешнево) вытолкал его с верхней палубы. Шкипер молча скрипел острыми треугольными зубами, но ведь ему и досталось меньше всех…
Этой ночью огонь зажигать не рискнули – только сгрудились все в трюме, где фонари были поставлены и повешены чаще.
- И о чем мы сегодня можем разговаривать? – уныло спросил боцман.
- Да, ведь он сегодня ходит и слушает… спасибо, что не разодрал нам спину до смерти.
- Было бы неплохо, - горько усмехнулся кто-то из матросов.
- Честно говоря, смотрел, как замахиваюсь, так аж холодно становилось. – хмыкнул боцман.
- Ну, раз поговорить сегодня не удастся… - начал Прихлоп. Все головы повернулись к нему. Что-что, а здесь его слушали. Он многое помнил о мире людей. – Мы… мы можем… Поиграть в кости.
- На годы? Не ожидал от тебя такого, Прихлоп. – скривился шкипер.
- Не на годы, - чуть улыбнулся Прихлоп, - не на годы… На воспоминания.
- Кто проиграет, тот рассказывает? – воодушевился боцман.
- Кто выигрывает. – коротко ответил Билл. – Это честь. Играем?
- Играем! – заорала команда. Притащили стулья, кости, чашки…
- Кто играет? – спросил старпом.
- Все, - ответил Прихлоп.
- Все шестьдесят?
- Да. Кости есть у всех. Пусть все слышат!
- Необычно… Но пусть будет так! – заявил старпом, давая команду ставить стулья кругом. И некоторое время, кроме выкриков «Пять четверок, две восьмерки, семь троек» и так далее ничего не было слышно. Потом пошел процесс проверки. Выпало шкиперу.
- Самое яркое воспоминание до того, как вы попали на «Летучий голландец», мистер Фиш, - сказал Прихлоп.
- Придется подождать, - нахмурил гладкий лоб шкипер. Команда терпеливо сидела и ждала.

Я помню, как шестьдесят лет назад я был обыкновенным кузнецом. – начал он свой рассказ, - было прекрасное лето. Голубое небо, маленькие белые облачка и свежий ветерок из густого прибрежного леса… Я сидел и работал – изготавливал каминную решётку. На каминных решётках часто изображают цветы. На этот раз это были большие розы. Мы с сыном специально ходили в цветочную лавку, бродили по лесу, ища кусты. Это было так прекрасно… Мы возвращались домой исцарапанные, но довольные и счастливые, с огромными благоухающими ветками. Моя жена смеялась и ставила из в большие вазы, а потом кормила нас ужином. После этого я читал сыну книги, а моя жена сидела рядом и тихонько улыбалась. Потом мы вместе с ней шли гулять по ночному городу, по тихим улицам, или вдоль моря. И нам так хорошо было вместе… Мы молоды и счастливы…

- Да, это воспоминание многого стоит, - задумчиво произнес Прихлоп. – Многие ли из нас помнят, что было с ними? Мы уже почти забыли все, что связано с жизнью. Облака, шелест травы, пение птиц… Мы можем это увидеть, но не можем почувствовать. Играем дальше?
- Играем!
- Я с вами! – громкий стук деревянной ноги. Анемоны на сырых участках стен пугливо попрятались. Матросы сжались. – Ничего, играть я не могу вам запретить. Но имею право играть с вами. И я играю. Кости!
- Две шестерки…
- Восемь двоек…
Прихлоп проиграл, проиграл и шкипер, и боцман, и старпом… Остался Ганидо и Дейви Джонс.
- Пять пятерок, - сказал Ганидо.
- Шесть пятерок, - почти ласково ответил Джонс. Подняли кружки. Шесть пятерок. Лицо Джонса стало злым.
- Вы выиграли, капитан, - сказал старпом. – По условиям игры вы не имеете права лгать. Одно слово лжи – и вы прокляты. Так мы заключали договор.
- Не напоминай договор МНЕ! – заорал Джонс, - черт возьми, я пришел слушать, а не говорить… Раз хотели, получайте!

Я шел по улице пустынного города. Я был жив, и в моей груди билось настоящее сердце. Но в городе не было абсолютно никого – ни человека, ни собаки или кошки. Все ушли. Совсем все. Я остался один. Мне было пятнадцать лет, и я бежал и бежал подальше от этого места! Этот страх, этот ужас перед необитаемым городом преследовал меня повсюду.
Наконец я пришел в маленький портовый город – несколько сотен лет назад – а теперь это один из величайших городов мира! Я пришел, поступил в прислугу и осел. Но однажды ночью мне приснился заброшенный город, - голос Дейви Джонса был ровен и сух, - снова я бежал, не оглядываясь. И этот сон всегда терзал меня, когда я был болен или несчастлив. Самое яркое воспоминание – этот ужас, ужас, ужас! Довольны, паразиты? – Бросил им морской дьявол и, хромая и стуча деревяшкой, поднялся наверх, - Ничего никогда от матросов слушать не буду. Себе дороже…
Матросы молчали.
- Никогда бы не подумал… - пораженно сказал старпом.

Несколько дней спустя они вновь собрались около фонарей.
- Что же, сегодня можем разжечь огонь, - шепотом известил всех боцман, - он спит и нескоро проснется. На его органе стоит музыкальная шкатулка, и я подвел её на несколько часов.
- Спасибо… Друг, - тихо ответил Прихлоп и зажег маленький костерок. Протянул к нему руки. Огонь уже не бил по глазам, а просто иногда давал глазам повод болеть и зудеть.
- П…Прихлоп! – вытаращил глаза шкипер.
- Ооххх… - команда подалась вперед.
- Что такое? – недоумевающее спросил Прихлоп. Он почувствовал себя несколько неуютно среди матросов, которые смотрели на него так, будто он оказался голой женщиной в мужском монастыре.
- Т…Твоя звезда, - начал заикаться боцман.
Билл привычно провёл рукой по щеке и охнул – ощущение было такое, что он решил сбрить всю имеющуюся кожу. А когда он поднес руку к глазам…
- Кровь! – воскликнул он, смотря на всех счастливыми глазами, - у меня появилась кровь!
- Кровь… Кровь… - передавали по рядам.  Стоящие сзади протискивались вперед, пытаясь рассмотреть это чудо. – Кровь…
- А что со звездой? - спросил тихо Билл у шкипера, - мне-то не видно.
- Она умерла. Отваливается.
Билл Прихлоп рывком вскочил. Кто-то из задних рядов дал ему осколок зеркала. В самом деле – звезда ссохлась, умерла и постепенно отходила с щеки. А под ней – почти живая кожа, с мелкими сосудами и венами, ничем не защищенная. Словно с подзажившей раны рывком сдернули засохшую корку. Выступали мелкие капли крови.
- Ты счастливчик, - глухо сказал шкипер.
Прихлоп весело рассмеялся:
- Ты-то своего носа не видишь!
- Что с его носом? – спросил боцман.
- Кожа порозовела.
- И я её лучше чувствую, - поморщившись, - отозвался мистер Фиш, который только что хлопнул себя чешуйчатой жесткой рекой по лицу. После тщательных поисков оказалось, что примерно у половины матросов произошли какие-то изменения. Кто-то обнаружил вместо плавника один палец с прорастающей остальной кистью, кто-то лишился двух-трех веточек наросших кораллов, кто-то потрогал её острыми рыбьими зубами вполне человеческий язык… А самым счастливым оказался милый Ганидо – при попытке снять голову и осмотреть её голова отозвалась ужасной болью. Взбудораженные матросы. Пожелав друг другу новых открытий, разошлись по койкам…

В этом мире нету места для печали…
Все, что мы отдать должны, давно отдали.
Пусть шумят невзгоды за окном –
Им не пробраться в дом.
Пускай один на белом свете ты,
Но для тебя раскроются когда-нибудь цветы.
Пускай сейчас ты один, но подожди
Ведь скоро принесут меня дожди…

Капитан Дейви Джонс засыпал, и все более правдивой казалась ему эта нехитрая мелодия в музыкальной шкатулке. Конечно, слов там не было, но Джонс помнил их наизусть. Тихая печальная музыка, сон подходит все ближе и ближе. Странная штука жизнь – и ещё более странная штука смерть. Вот найду сердце и вставлю в грудь. Не хочу больше быть таким. Надоели матросы. Хочу спать. Спать. Спать.
В мягком теплом сне иду по зелёной траве, а вокруг распускаются белые и золотые цветы, солнце играет на лепестках, а вдалеке чистым высоким голосом поет белокурая девушка. Шелест трав, шепот ветра. Как я счастлив! Спать, спать, спать…

Глава десятая.
Снова Билл Прихлоп,
Или на «Воробье».

Утро. Прохладный ветер раздувает паруса, срывает капли тумана со влажных мачт. «Воробей» движется по направлению к Бермудскому треугольнику, и плыть ему ещё около двух-трёх недель.
На палубе – никого; несмотря на то, что никто не спит, ни один матрос без особой нужды выходить не будет. Солнце ещё не встало, зябко и даже несколько уныло. Реггети читает Библию, Пинкель сочиняет новые рецепты. Но из кроватей никто не вылезает. В такое утро хочется забраться поглубже под одеяло, взять книгу и выпить горячего кофе.
Элизабет забралась под одеяло, взяла с тумбочки карандаш и на подушке начала рисовать. Никогда особым талантом по этой части она не отличалась – у нарисованной лошади сзади торчала очередная нога вместо хвоста, а у кошек уши так и норовили превратиться в листики пальм. Но теперь Элизабет решила рискнуть – и на грубой ткани черточка за черточкой стал появляться Уилл. Не беда, что левый глаз оказался больше правого в два раза – это можно списать на разворот головы или на синяк под глазом. Какая разница, что волосы вьются, словно он целую ночь лежал в бигудях – это он из воды вылез. И не важно, что усы свисают ниже подбородка – мало ли что может с человеком случиться за месяцы плавания. По отдельности ничего, но, обозрев рисунок целиком, Элизабет не смогла удержаться от смеха.
- Ладно, черт с рисунками, у меня живой Уилл есть!
Она потерла наволочку, уничтожая следы своего бурного творчества.

Уилл лежал на кровати и думал. Вот что он из себя представляет? Уилл Тернер, сын Билла прихлопа, жених Элизабет Суонн. Он думал над этим с тринадцати лет. Сначала он считал себя подмастерьем, потом – заменяющим мастера-кузнеца. Чуть позже он считал себя Спасающим Элизабет, хотя про него думали, что он пират. А теперь? Кем он теперь считает себя?
Пиратом. Настоящим пиратом – у которого руки грубые от тяжелой работы; пиратом, чья душа свободна; пиратом, влюбленным в свою пиратку. Я – пират, счастливо подумал Уильям Тернер и потянулся. Пора вставать. Он хотел встать раньше Барбоссы, хотя удавалось это ему крайне редко.
Палуба легонько поскрипывает под осторожными шагами, встающее солнце разгоняем остатки тумана, даря не то чтобы тепло, но уже кое-какое напоминание о нем. В щель между занавесками Элизабет видела, как Уилл разминается на фоне восхода. Странная картина, но красивая, подумала девушка – и продолжала тайком смотреть. Вскоре Уилл исчез из поля её зрения, и она разочарованно спрыгнула с кровати, пытаясь отыскать свои вещи. Эта привычка досталась ей ещё с детства – разбрасывать одежду по всей комнате.
- Элизабет! Можно войти?
- Да… Ммм… Сейчас, секунду. – натянула она штаны и завязала узлом слишком длинные полы мужской рубашки.
- Доброе утро, - поприветствовал её Уилл, когда она вышла из каюты.
- Доброе утро, Уилл, - улыбнулась она. Вот и ещё одно утро наступило. Матросы начали шерудить по кораблю, Джек-обезьяна прискакал и запрыгнул на плечо Элизабет. Уилл взял Элизабет за руку и показал на верхушку мачты. Там, прикрученные обрывком тонкого врачебного жгута, висели такилафории – бледно-зеленые водоросли с кроваво-красными цветами на поверхности.
- О, Уилл… Спасибо. – проговорила Элизабет, зачарованно смотря на цветки.
- Ничего… А вот тебе здесь, - Уилл достал из-за спины самый большой цветок (на самом деле, не больше половины ладони, но в море цветов не особенно много, и Элизабет он показался самым прекрасным на свете). Элизабет улыбкой поблагодарила и воткнула цветок в волосы.
- Ну что, голубки, как спалось? – спросил Кит, толкающий перед собой ящик с мясом. – Ничего неприличного, - быстро прибавил он, увидев выражение их лиц.
- Спасибо, мистер Кит, - заикаясь, ответила Элизабет.
- Вот и хорошо, - подмигнул Кит.
Забрасывали сети – Пинкель обещал приготовить что-нибудь вкусное из рыбы, а в его поварских талантах никто не сомневался уже давно. Мистер Гиббс пожал руку Уиллу и молча показал на сеть. Тот кивнул Элизабет и ушел. Элизабет вздохнула – покушать она любила, но заранее знала – все, что попадется, чистить и разбирать ей с Пинкелем. Гиббс и Барбосса никому не давали отдохнуть. Может, оно и верно… Но чистить рыбу Элизабет не любила все равно.
Чайки присели около выловленной рыбы. Ни одного вида здесь она не знала, а потому только беспомощно посмотрела на толстяка.
- Ничего, пупсик, - ободряюще ухмыльнулся ей он, - поплаваешь с моё, всех морских тварей знать будешь. А пока иди сюда да учись.
Вдвоем с Пинкелем они разбирали улов. В этих морях водились странные существа – рыбы с длинными прозрачными плавниками, похожими на крылья. «Они и есть летучие, - объяснил тот, - из воды выпрыгивают и быстрее дельфинов скачут». Элизабет не поняла , но красноречивый жест в сторону борта заставил её поверить во что угодно – из моря выскакивали небольшие голубые рыбки и летели несколько метров, а потом снова опускались в воду. Чуть позади показывались ухмыляющиеся длинные рты довольных дельфинов.
- Это рыбка – еж, - показал пальцем Пинкель на невзрачную коричневую рыбешку.
- Еж? – спросила Элизабет, не отрываясь от швыряния отобранных «летучек» в мешок.
- Гляди. – Пинкель ткнул рыбу пальцем, и она тут же раздулась, оттопырив длинные иглы.
- Да… Может, её есть не нужно? - робко поинтересовалась девушка, с опаской смотря на это странное существо.
- Как это не нужно? – возмутился пират, - это одна из самых вкуснющих рыб во всем океане, помяни мое слово! Так, а это что? – перед Пинкелем лежала обыкновенная плотва.
- Плотва, - ответила Элизабет.
- Плотва? Так далеко от суши? Ладно, отложи, потом разберемся.
За время работы Элизабет почти забыла об этом, но дотошный толстяк пошел к Киту. Она услышала несколько обрывочных фраз:
- Пресноводная рыбешка, насколько я помню, - говорил Пинкель.
- Да, и впрямь странно. Как она здесь выжила?
- Не больше вашего, сэр. Но видите – здоровая, довольная…
- Я бы сказал – мертвая, но свежая, Пинкель, - отмахнулся Кит. – Потом разделай, осмотри. Может, что найдешь.
Разделывая рыбу, Пинкель обнаружил в плотве нечто твердое. Очистив это нечто от пленок, он увидел…
- Кольцо! Кольцо в рыбе! – закричал он, выбегая на палубу. К нему сейчас же подошел Уилл, Элизабет и Барбосса.
- Читать умеешь? – мрачно спросил капитан.
- Немного, кэп. Реггети научил.
- Ну так читай, - сунул отобранное кольцо ему под нос Барбосса.
- Си… Сици…
- Ох, горе ты моё, - раздраженно, но сочувствующе – как это можно не уметь читать! – вздохнул Барбосса. Потом повернулся к Уиллу и Элизабет. – Вам это ничего не напоминает?
Элизабет ахнула. Ещё как напоминает. Именно это кольцо оказалось рядом с её правым глазом, когда Джек обернул цепь вокруг её шеи. Она ещё удивилась этому странному сине-лиловому камню с золотыми искорками в центре.
- Перстень Джека! – выкрикнула она, выхватив из рук Барбоссы кольцо.
- Во девка дает, - покачал головой Барбосса, - не пойму её – то аристократка надменная, то курицу руками ест и чужие вещи из рук выхватывает!
- Да, это он, - не обращая на капитана внимания, произнесла Элизабет.
- Сицилия, - прочитал, глянув через её плечо, Уилл.
- Но раньше этой надписи там не было, - все так же угрюмо сказал Барбосса.
- Тебе откуда знать? - спросил у него Уилл.
- Перстень мой. Этот несчастный вор его утащил за минуту до того, как его высадили на необитаемом острове.
- Но если кольцо оказалось в рыбе, то Джек... - не рискнула продолжить Элизабет.
- Не думаю, Элизабет. Скорее всего, Джек сам выбросил его в море.
- Смысла не вижу.
- А я вижу, как и любой, кто им владел, - неожиданно остро взглянул на них Барбосса.
- И?
- Два.
- Что-что? - поднял бровь Уилл.
- А что "И"? Знаете ведь, что не люблю этого, - разбурчался капитан, но продолжил, - это кольцо откровения. Любой, кто его носит, может выжить в самой ужасной обстановке. Только сомневаюсь, что Джек об этом знал. У него просто непреодолимая тяга к красивым камешкам, а этот камень фортунатик, дарит каждому удачу. И если Джек не знал про перстень, то камень наверняка почувствовал.
- Но зачем он его выкинул? - недоумевал Уилл, - наоборот, надо было его оставить, чтобы выжить.
- Ты опять не дал мне договорить, - заметил Барбосса. - Да, этот камень дарит стабильную и ровную удачу любому, кто его носит. Но удачу небольшую, скорее просто некоторую уверенность в своих силах. Лишённый фортунитика несколько недель испытывает на себе такое влияние фортуны, что выживет почти при любых обстоятельствах - это один день - колоссальная удача. Думаю, именно поэтому Джек его и выбросил. Если он не выживет. то кольцо ему уже не нужно. А остальное время удачи просто много, потом меньше, меньше и меньше, и если ты не выпьешь живой воды или не найдешь ещё фортунатика, станешь самым несчастливым человеком на свете.
- Вот почему вы не носили его дольше недели, капитан! - вклинился Пинкель.
- Ты прав. Каждый седьмой день меня невозможно было убить. А потом я снова его надевал.
- Так надень и сейчас, - пожал плечами Уилл, - тогда твоя удача передастся и нам.
- Никогда! - страшно крикнул Барбосса, - Никогда! Я зависел от этого всю свою жизнь! Только побывав мертвым, я перестал его носить и, хвала Небесам, избавился от этого. - Потом, уже несколько успокоившись, он ответил им на невысказанный вопрос, - Эффект фортунатика подобен эффекту от наркотиков. Вскоре после того, как ты его одел, тебе придётся его носить все время, если ты живой. Будешь одевать его не затем, чтобы было хорошо, а затем, чтобы не было плохо. Это и проклятье, и благословление. Решайте сами, возьмете его или нет.
- Нет, - покрутил головой Пинкель, - мне и своего проклятия на всю жизнь хватило.
- Благодарю, своя удача меня ещё не подводила, - ответил Уилл. Элизабет отрицательно покачала головой и ничего не произнесла.
- Тогда - позвольте продемонстрировать ещё одно свойство камешка! - сразу придя в хорошее настроение, весело сказал Барбосса, - он указывает на своего предыдущего владельца.
- Что?
- Ох, какой же ты тупой, Уилл, - поморщился капитан, - эта штука - вроде компаса. Иглу кладешь - остриё поворачивается в нужном направлении. Хотя не думаю, что мы очень сильно отклонились, но это может помочь... потом. Да, это вроде компаса.
- Компас Джека. - Шепнула Уиллу на ухо Элизабет, - как ты думаешь, принцип действия похожий?
- Наверное.
- Тогда бери перстень, красотка, - протянул ей кольцо Барбосса, - но не надевай.
Прискакавший Джек мило улыбнулся острыми треугольными зубами...

6

Глава одиннадцатая.
На «Воробье»,
Или ожить – снова Джек Воробей.

- Джек! Джек!
Он не ответит. Джек молча сидит, надвинув шляпу на лицо, а рядом разрывается нож.
- Джек!
Он не слышит. Он спит. Или далеко ушел. Или…
- Джек!
Он умер. Его нет. Совсем нет. И не будет. Да отстанет от него Тиадалма или нет? Ответить ей, что ли…
- Джек!
- Я умер.
- Я тоже, - успокоилась туземка. – Если ты такой балбес, что не способен меня выслушать, то иди и прогуляйся к тетушке Смерти в гости.
- Говори, что надо.
- Хорошо. Первое – тебя ищут Барбосса и Уилл с Элизабет.
- Знаю.
- Второе – фортунатик у Элизабет.
- Хорошо.
- Третье – до меня дошли слухи о том, что тебя ищет Норрингтон. – Тиадалма вложила в эти нейтральные слова как можно больше колдовской силы.
- Туда ему и дорога.
- Он достойный человек. – хмуро произнесла Тиадалма, направляя всю свою магию на собеседника. Её буквально разрывало изнутри, бил о прибрежные камни и колотил прибой, но она не останавливалась, продолжая вливать в пирата чистый поток светлой прохладной морской радости. Силу воли. Силу жизни. Но Джек почти ничего не заметил – только появилась ирония, которую нельзя не высказать. Однако это был огромный сдвиг – появление эмоций, и Тиадалма глубоко вдохнула. Джек не смог удержаться от снятия шляпы.
- У тебя с ним что-то было? – спросил он без видимого интереса, но уже немного проснувшись от сонной тягучей смерти.
- У меня много чего много с кем было, но тебя это не касается, - отрезала колдунья.
- Касается.
- Нет. С тобой-то вроде не было.
- Не сомневаюсь.
- Зря. – подмигнула Тиадалма, откинув назад черные волосы. А Джек некстати вспомнил, как несколько лет назад он перепил на Тортуге какого-то гадкого пойла, а очнулся у Тиадалмы. Пираты выручили, можно сказать. Неужели тогда…
- Что?! – заорал Джек, вскакивая, но тут же со стоном падая обратно. Ноги немилосердно ныли, оставленные на несколько дней из движения и теперь так резко выведенные из состояния блаженного покоя.
- Ничего. Память человеческая бывает очень зла, вспомнить хочешь юношу – вспомнишь пьяного козла, - невинным голосом продекламировала колдунья.
- Это кто козел? – мрачно спросил Джек, растирая правую ногу.
- Это кто юноша? – в тон ему ответила Тиадалма. – Ладно, вижу – ты ожил. Более или менее. По крайней мере, что-то мне сказал. – Тиадалма не могла, просто не имела права поведать Джеку, как боялась она, что его засосет эта мрачная пустая дыра. Навсегда. Как боялась она, что Джек умер, умер не телесно, а духовно, и в Царстве мертвых его уже не найдешь, и душа попадет не в мир Синей Воды и Цветущих лугов, а в темный мрак Изначалья. Как она боялась… Она видела и без ножа, как увядает жизнь в самом удалом, самом лихом и необъяснимом пирате всех морей. Она просто не могла не чувствовать, что уже четвертый день он ничего не ест, пьет только немного воды из рядом стоящей бочки, и совсем забыл про ром. Ох, чего же ей это стоило… Она уже не пускала к себе туземцев, не мешала снадобий и почти не колдовала. Все свои силы, свою волю, свой разум она направила на помощь одному человеку – и не напрасно. Он ожил. Пусть слова, которые они говорят друг другу, пусты и лишены смысла, пусть Джек небрит, его ноги очень болят, а борода удлинилась на несколько сантиметров, он опять стал Джеком Воробьем.  И не важно, что она, Тиадалма, выглядит теперь на несколько лет старше, что зубы уже не чернеют, а кожа не блестит; неважно, что ещё неделю как минимум её глаза не посмотрят на окружающий мир спокойно – все будет застилать сероватая мгла. Но она исправила первую ошибку своей жизни – она полюбила пирата. Теперь она ему помогла, и с чистой совестью может болтать с ним на самые фривольные темы.
- А я – не юноша? – с обидой протянул Джек, чувствуя на своём лице свежий морской ветер. Его настигала магия Тиадалмы – в полной мере, без остатка вливаясь в пирата. Джек почувствовал что-то такое… Странное, но радостное.
- Ты – мальчик, - нежно проговорила Тиадалма. – маленький глупый мальчик-пират. – Она, прикрыв глаза, наблюдала за тем, как разглаживаются морщины на лбу Джека, как черные глаза уже не тускло, а бесконечно удивленно смотрят на неё, как руки машинально поправляют упавшие на лицо пряди волос и чуть приподнимаются губы в загадочно-любопытной улыбке.
- Маленький мальчик сорока лет, - хмыкнул Джек. Внутри него нарастала огромная необъяснимая волна, и он с некоторой опаской наблюдал за её приближением к краю адекватного восприятия реальности.
- Знаешь, - тихо и понимающе улыбнулась Тиадалма, - пожалуй, я лучше оставлю тебя сейчас одного…
- До свидания. И… спасибо, что достучалась, - запнулся Джек. А потом бросил на полу угасающий нож и быстро побежал вперёд, к уже открывающемуся отверстию дыхала кракена.

А добежав до маленького водопада, снял с себя всю одежду и остался в чем мать родила. И несколько минут прыгал под падающей холодной соленой водой, с силой тря руками грязное лицо; несмотря на попадающие в глаза капли – смотрел на пробивающийся свет. Он даже сбросил шляпу и повязку с волос, он дернул себя за усы, и, выбравшись из-под холодных струй и сидя на полу рядом с одеждой переплел косички на бороде. Прогулялся под светом, под этим благословенным морем света; вдыхал резкий свежий воздух и чувствовал, как волна радости с каждым моментом становится все больше и больше, и уже готова выплеснуться из Джека, как из переполненного сосуда. Он быстро накинул рубашку и просто стал прыгать на месте, как маленький ребенок крича:
- Я свободен! Да, черт возьми, я свободен! – а потом он только ругался, валяясь на сером полу, с полными счастливых слез широко открытыми глазами и улыбкой до ушей.
- Я жив! Я свободен! – волна постепенно спадала, и Джек, стуча зубами и не переставая самозабвенно и с удовольствием ругаться, все же оделся по-человечески.
- Быстро же отвыкаешь от того, что тебя не видят, - растягивал он рот до ушей и хохотал, представляя себя двадцатью минутами раньше. Для этого существовало только одно слово – возрождение. Он родился, и купался в лучах солнечно-золотой эйфории, чувствуя её соленый запах и сладкий вкус.
Какой дар судьбы, что Джек всегда был лишён удручающего отката после приступа радости – у него не было больной меланхолии и грустных мыслей. У него немного болела голова – от смены воздуха, необычной для последнего времени подвижности и обилия света. Но так… Мир прекрасен!
Джек вернулся к «кабинету», схватил нож и с воодушевлением начал строить новый корабль. Он решил, что назовет его «Эйфорией». А как же «Жемчужина»? Ну, он, конечно, достанет из Царства мертвых жемчужину, будет плавать на ней, а «Эйфорию» подарит Барбоссе. Или нет, у Барбоссы уже есть корабль. Тогда он подарит её молодому и ненормально благородному Тернеру и Элизабет, и они будут растить на её палубе множество морских бесят. А он, Джек, станет им крестным и будет страшным голосом рассказывать им жуткие истории о том, как он пять лет жил в кракене и ел поганки и червяков.
А сам, один – безо всяких влюбленных, кракенов и Джонсов, станет плавать на своей «Черной Жемчужине», не забывая навещать иногда своих знакомых. Будет ходить по теплой палубе, трогать живой штурвал со словами жизни вдоль колеса и тайком гладить и целовать гибкие пружинистые доски корабля…
С такими мыслями Джек и заснул, вытянувшись на ящике и подложив под голову чертежи.

    *    *    *

- Мистер Норрингтон! – постучался в дверь бородатый старпом.
- Да? – поднял голову командор и засунул бумаги в ящик. Уже несколько дней они плыли по океану, и плыли весьма быстро, ни разу не отклонившись от курса. Олла за это время установила вполне дружеские отношения со всеми членами команды кроме боцмана и теперь, несмотря на протесты Норрингтона, трудилась наравне со всеми. Она уже не была такой тощей, и командор нередко испытывал чисто эстетическое удовольствие, наблюдая за её работой. Правда, первое время он страшно боялся, что она упадет вниз, и один раз так даже чуть не случилось, но после сурового внушения (при котором командор, правда, не мог сохранить серьезное выражение лица – так забавно Олла хмурила брови и надувала губы) Олла опять удрала на мачту – ставить паруса.
- Ох, не к добру баба на корабле, не к добру, - разворчался было боцман, но его утихомирили его же друзья. А командор махнул рукой на девушку, но сказал ей – пусть наедине она называет его Льюисом, а иногда и Джеймсом – первым именем – но при матросах этого делать не стоит. То же самое касается и выполнения приказов – она может плевать на них, когда команды рядом нет, но их невыполнение на глазах пиратов может привести к не очень хорошим последствиям. Выслушав это, Олла серьёзно кивнула и отрапортовала, что «есть не болтать». Норрингтон сдержанно усмехнулся.
- Мистер Норрингтон, там девке нехорошо.
- Девке? – поднял брови командор.
- Олле этой.
Командор пошел за старпомом, спокойно отдавая какие-то приказы, но при этом взволнованно шаря глазами по сторонам – не показывая ровным счетом ничего матросам, разумеется.
- Девка борт смолила с Биэрром, и тут за сердце схватилась и охает, что больно. И серая вся тут же.
- Где врач? – закричал Джеймс. – Где, черт возьми, этот пьяный бездельник?!
«Этот пьяный бездельник» с серьёзным лицом что-то делал около Оллы, похоже, измерял пульс и давал ей нюхать нашатырь.
- Куда её? – не поворачиваясь, спросил он. Норрингтон почувствовал к нему не то чтобы уважение, но какую-то слабую приязнь. Хоть один человек знает, что делать и не паникует, увидев больную женщину. Мужик-то, чего с него? Болит – и черт с ним, живой, значит. А девка то ли в обморок падает, то ли ещё что. Разве поймёшь?...
- Ко мне в каюту. – собрался с мыслями Норрингтон.
- К вам, капитан? – переспросил боцман. Матросам сказали, что Олла спит в маленькой каютке около каюты капитана, и вход там рядом. Действительно, дверь рядом была. Сорванная с петель старая дверь от входа в каюту Норрингтона. Приколоченная гвоздями к стене… Но разве за тканью что-нибудь различишь? Олла, улыбаясь, объяснила, что дверь ей нужна именно с тканью, а зачем – уже её дело. Матросы покрутили пальцами у виска – ну баба и баба, что с неё взять в море? – и оставили в покое. Олла вечером со смехом пересказывала это маленькое происшествие Джеймсу.
- Да, черт возьми! Вы не слышали?
- Да-да, капитан, конечно… - засуетились матросы.
Олла лежала на уже почти своей кровати и медленно приходила в себя.
- Сердце? – спросил стоящий около окна Норрингтон. Матросы давно разбрелись по своим делам.
- Да, - тихо сказала она.
- Раньше такое бывало? - развернулся к ней командор.
- Нет, что-то сегодня только…
- Хорошо. Ладно, лежи уж, - поспешно сказал он, заметив, что она собирается вставать.
- Но на самом деле странно, - задумчиво проговорила Олла, откидываясь на подушки и засыпая.

А во многих милях от неё лорд Бэккет ухмыльнулся и положил рядом с сердцем номер сорок два длинную иголку. О да, он помнил Оллу – незаконнорожденная дочь. Может, и с неё будет прибыль? Дочь – не дочь, какая разница, деньги не имеют родства, подумал он.
Да, лорд Бэккет говорил с Джонсом ещё раз, и злое волшебство наколдовало маленькие копии сердец тех, кого знал лорд. Ибо тот, кто познал одно сердце, познал и все остальные.


Глава двенадцатая.
Джонс. Дейви Джонс.

На солнечных просторах мира твоей мечты мы встретимся однажды,
Ты назовешь меня своею, и я буду танцевать тебе в золотых лучах.
А красные цветы у меня в волосах, а твои голубые глаза
Мы знаем, что такое счастье.

- Я очень-очень зол, - спокойно проговорил Дейви Джонс. Черт возьми, как же ему надоело репетировать злость!
- Я разъярен, - спокойно сказал Дейви Джонс. Нет, не так. Надо, чтобы щупальца свивались в колечки. Ему нужно выглядеть максимально противным, иначе ничего из его затеи не выйдет. А корабль уже близко, и пора бы выходить на палубу – чтобы эти идиоты матросы занялись наконец делом.

- Черт возьми! – закричало страшное существо с гигантской клешнёй вместо руки и множеством щупалец на голове. Матросы маленького торгового судна испуганно жались друг к другу, но тут появились существа, выглядевшие ещё более ужасно – люди с головами рыб, ходячие кораллы… Это был кошмарный сон…
- Ну, известно ли вам, кто я?
- Д…Ддеэйввви…
- Нет-нет, я не дддеээййвввиии, - ласково проговорил Джонс, присев рядом с матросом, чьи глаза от ужаса чуть не вылезали из орбит.
- Ннне…
- Не Дейви. Я просто Джонс.
- Дддджжоонс?! – матрос был готов упасть в обморок, но Дейви не дал.
- Джонс. Дейви Джонс, - подтвердил  Дейви Джонс, доставая трубку и закуривая.
- Дейви Джонс?
- Да, - ответил морской дьявол, переходя к следующему матросу. И так каждый раз: добрый разговор с самым боящимся человеком, трубка, матросы, костяными мечами придерживающие пленников… Как же ему все это надоело… Одно развлечение – новые члены команды. Всякий раз они пытаются сбежать, обрывают кораллы на спине, разводят огонь… Но кораллы забивают живую плоть, потребность в дыхании уходит, а боцман быстро справляется с любыми проявлениями неповиновения. Ну их, этих пленников! С недавнего времени у него появилось интересное занятие – он наблюдает за Беккетом. Пусть тот добывает себе деньги как только хочет и может, но все равно – морской дьявол видит все.
- Остальных – руби, - отрывисто приказал он. Команда занесла топоры, но отпускать их не стала.
- Бунт? – угрюмо, но с любопытством спросил Джонс.
- Нет, - ответил ему старпом. – Не бунт.
- Так что? Пленников или руби, или за борт. Не лень швырять, выполняйте, - равнодушно сказал Джонс, внутри холодея от сознания своей беспомощности перед матросами. Своими же, между прочим… А ничто так быстро не делает из капитана мелкого мстительного истерика, как страх перед подчиненными. Но показывать это нельзя… Его матросы – злодеи куда большие, чем он сам. Вот взять хотя бы боцмана – как сильно тот порол Прихлопа на глазах у всей команды, а ведь ещё утром вместе с ним пил ром. Или шкипер – сейчас что-то гадко шепчет на ухо обезумевшему пленнику, прежде чем бросить его за борт. А ведь были люди как люди, что сделало с ними… Ты сделал, Дейви, из-за тебя они научились находить радость в мучениях других.
- Три часа в океане – и земля. Какой-то остров, - шептал на ухо матросу мистер Фиш. По совету Прихлопа и приказанию боцмана эту же информацию доводили до каждого обреченного. А сегодня никто не согласился плавать на «Летучем голландце», и это безумно радовало команду.
Старый торговец, давний моряк – он плыл от корабля ужаса, ничего не видя перед собой. Перед глазами – картина, что запомнится на всю жизнь – высокие темные облака, обрывки дождя, замотанные вокруг беспарусных мачт,  вокруг – людей кидают в бурю. На носу – дикий морской дьявол, а существо, что выкинуло его – человек с акульей головой обеспокоено смотрит в море. Вот он зацепил глазами торговца, чуть кивнул и глазами – большими печальными человеческими глазами на рыбьем лице указал направление, куда надо плыть. Это безумие. Да, это безумие. Торговец на миг погрузился в воду и сильнее заработал руками. Запомнить это… Забыть! Забыть! Забыть этот ад!
- Закончили? – хмуро спросил появившийся Джонс, - тогда за работу, псы помойные. Мы идем в порт Руэл.
- Прямо в порт? – непонимающе вклинился увечный Ганидо. Ох, бедный-бедный Ганидо… Но сегодня ему повезло.
- Нет, Ганидо, криво в порт, - рявкнул Джонс, - нам надо говорить с этим бессердечным вором.
- Бессердечным?
- Да уймись же, Ганидо, уймись. Я все тебе потом расскажу, - шепнул ему на ухо Прихлоп. – Не видишь, он тебя сейчас убьет.
К счастью всей команды, Ганидо заткнулся… А Джонс зло зыркнул на всех, но до членовредительства дело не дошло.
Снова на «Летучем голландце» звучит дикая музыка, но больше она не пугает матросов. Снова – сквозь бури, штормы и ветра, но команда только рада им. Снова – собираются на нижней палубе, но уже не обезумевшие проклятые с черными дырами вместо сердец, а люди, в чьих душах горит ровный спокойный огонь жизни. И как уже немало дней подряд говорят не о морской бездне, а о светлом чистом небе, что появляется днем. Да, это собирались люди, и самым несчастным в этот раз был не Билл Прихлоп, а Дейви Джонс. Он уже не кричал и не орал, проклиная весь мир. Он просто сидел, склонившись к клавишам и машинально нажимал – по памяти, бездушно и безрадостно. Маленькая музыкальная шкатулка не спасет его. Ему нужно сердце – лишь теперь, когда оно недоступно, Джонс это понял. Вот оно достанется ему, и… А что он может?

*    *    *

- Джеймс… Джеймс… - тихо проговорила Олла. Он спит и не слышит, мужчина её мечты. Да, он слишком благороден и достоин. Слишком… Далек от неё. Но он спит – спит крепко и спокойно, и она может позволить себе немного помечтать…
- Джеймс… Джимми…
Хорошо, что он спит и не просыпается. Такие мечты хороши именно тем, что никогда не исполняются – или если и исполняются, то и потом. Как ей хотелось, чтобы он хоть один раз обнял её – хотя бы нежно и без страсти, хотя бы сочувствующе, хотя бы как девушку… Но ни одного жеста привязанности или близости не произошло от него – бесконечно достойного, умного и прохладного командора. Ни одного движения не по этикету, ни одного невежливого и необдуманного слова. Он вызывает восхищение. Командор Норрингтон…
- Джимми…
Он спит. Пусть спит – он устал за сегодня. Пусть отдыхает – его работа тяжела. Пусть… Командор. Капитан. Джеймс. Джимми.
Двенадцать часов ночи. Он – в гамаке, одна рука свесилась вниз. Без парика он выглядит более… человечно. А волосы у него черные, и седина уже набросила свою сеть. Он благороден. Слишком благороден.
Олла лежит – в одной из двух имеющихся рубашек. А рубашки эти – командора, и пахнут они им – чуть резко, необычно. Интересно, но успокаивающе. По-мужски. Догорает последняя свеча. Закутавшись в одеяло, Олла тихонько встала и подошла к нему. Неровное пламя танцует с тенями, а человек устало спит и ничего не знает… Олла протянула руку и коснулась черных жестких волос. Испугавшись самой себя, она отдернула руку и быстро подбежала к своей кровати, легла и притворилась спящей. Но так хорошо притворялась, что успела заснуть.
А командор, потягиваясь, слез с неудобного гамака и протер глаза. Все тихо. Догорает свеча, уже немного трещит и брызгается воском. Вот и она погасла, оставив в воздухе колечки сизого тяжелого дыма. Норрингтон прищемил тлеющий фитиль пальцами. Дым перестал сворачиваться в тугие кольца и постепенно растаял.
Он вышел на палубу. Один дозорный похрапывает, держа в руках бутылку рома. Да, с дисциплиной у пиратов не очень. Но ладно, зачем будить? Так хорошо сейчас – тихо, волшебно. Призрачная холодная луна, небо совсем рядом – протяни руку и коснись. Быстрые облака бегут по небу, косые лучи белого света…
Командор удовлетворенно вздохнул, повернулся и зашел в каюту. И ни разу не посмотрел на Оллу.

*    *    *

- Элизабет!
- Мммм.
- Элизабет, у меня идея.
- Я тебя поздравляю, Уилл. В чем она заключается?
- Помнишь, ты говорила о том, что работа фортунатика похожа на работу компаса Джека?
- Да. – Элизабет отложила книгу и вытянулась в мягком кресле.  Уильям рисует лицо сидящей Элизабет, Элизабет тайком посматривает на Уилла. Они в каюте Барбоссы,  постепенно засыпают, вдыхая пряный запах индийских свечей. Как назвать такие вечера, когда ни одного слова не произнесено, но атмосфера общения присутствует? Как назвать такие вечера, когда чувствуешь тепло того, кто сидит на другом краю стола, и лицо его – самое родное и близкое на свете? Маленькое пятно света в темной теплой комнате, едва слышное шуршание волн.
- Я решил проверить.
- Давай, - сонно зевнула Элизабет и из-под полуприкрытых век принялась наблюдать за действиями Уилла. Тот едва усмехнулся, достал длинную иглу и уравновесил её на лиловом камне. За окном пошел дождь.
Наступила ночь, а Барбосса все выяснял что-то с пиратами. Иногда они слышали отрывистые сухие фразы, сочную ругань и язвительные замечания. Да, Барбосса умел общаться с матросами.
Игла не сдвинулась с места, сколько ни крутил её Уилл.
- Может быть, камень признал своим хозяином плотву? – рискнула высказать Элизабет после получаса неудачных попыток.
- Не думаю. Плотва же не думающая.
- А почему он выжила в соленой воде?
- Ну, тогда не знаю.
- И я. В чем же дело?
- Может быть, Барбосса ошибался? – пожал плечами Уилл.
- Или в кракене фортунатик не чувствует. – нахмурилась Элизабет.
- Или… - не договорил Уилл.
- Или он мертв, - заявил вошедший Барбосса. Сейчас он был похож на себя-прежнего, капитана проклятой команды. Свалявшаяся борода, горящие диким огнем глаза. Элизабет поёжилась. С Барбоссы ручьями лилась вода, а шляпа промокла и хмуро повисла.
- Мертв? – нарушил молчание Уилл?
- Не совсем. На этом свете его больше нет, - сказал Барбосса, пинком пододвигая стул, садясь на него и открывая бутыль с ромом.
- Значит… - Уиллу вновь не дали договорить.
- Значит, что примерно через неделю мы перейдём границу Бермудского треугольника, - будничным голосом оповестил их Барбосса.
- Наконец-то… - Уилл выразительно посмотрел на Барбоссу, но тот проигнорировал молчаливую просьбу.
- Если не сдохнем, доплывем. А сдохнем из-за этого, - капитан достал стеклянную банку, в которой, вяло шевеля щупальцами, лежал маленький фиолетовый осьминог. При каждом движении щупальца сочились желтоватой жидкостью.
- Из-за этой мелкой живности? – неосторожно спросила Элизабет, и тут же пожалела. Барбосса вмиг оказался рядом, навис над ней и что-то угрожающе прошипел, весь клокоча от гнева. А потом вдруг устало махнул рукой и беззлобно бросил:
- Дура. Это Черная смерть. Бедняга Пинкель.
Он развернулся и вышел из каюты. Элизабет схватила камень и спрятала его в карман, а потом подошла к Уиллу.
- Бедняга Пинкель, - эхом повторил он, обняв Элизабет.
- Вот и первая смерть на борту, - глухо ответила она, прижавшись к нему.

Следующим утром хоронили Пинкеля. Он рассматривал улов и рукой прикоснулся к смертоносному осьминогу, после чего застыл, вытаращив глаза, и упал на палубу – уже мертвый. Команда молча собиралась вокруг Барбоссы.
- Вот и первая смерть на борту, - начал капитан, сняв шляпу. – Мы знали, на что идем, но и не подозревали, что это случится так скоро. Пинкель был настоящим пиратом. Он достоин погребения в море.
- Он был добрым малым.
- Он любил нас всех.
- Он ни разу не подрался с нами.
Все говорили то, что думали. Часто ли так бывает? Команда расступилась, пропуская вперед дрожащего шатающегося Реггети. Тот пришел без своего глаза, держа в руках пару книг. Не обращая внимания на пиратов, он сел на доски рядом с телом Пинкеля и неожиданно улыбнулся. Спокойной, ровной, ясной улыбкой.
- Ты всегда мой друг, Пинкель. Я знаю, что когда настанет время умирать мне, ты придешь и поможешь поскорее освободиться от жизни. А чтобы ты не скучал, я отдаю тебе твои рецепты… - Реггети вложил в руку друга стопку мятых листков, - и… И Библию. Помни меня, мы ведь ещё встретимся.
Реггети ещё раз улыбнулся, встал и посмотрел на Барбоссу. Капитан кивнул и крикнул:
- Хорони!
Тело Пинкеля с камнями в одежде сбросили на дно, а вместе с ним – три бутылки рома и один из перстней Барбоссы. Пирата хоронили, как короля. Элизабет уткнулась в плечо Уиллу и заплакала. Тот смущенно погладил её по волосам. А команда продолжала стоять, сухими глазами провожая место погребения Пинкеля.
- Прощай! – крикнул Барбосса, подняв голову. – Всем по кружке рома, и только попробуйте не выпить, псы помойные!
- Пей… Пупсик, - подошел к Элизабет и ударился своей кружкой об её. И так он подходил к вставшим в круг пиратам, что-то говорил, ему отвечали. Он – друг погибшего. Сегодня он – самый уважаемый. А глаз его был печален, но спокоен, и четкое знание своей жизни читалось в нем.
Кашляя, Элизабет выпила полную кружку рома, и вместе с Уиллом ушла к себе в каюту.
- Посиди со мной, Уилл, - попросила она.
- Да, Элизабет.
Голова кружилась от рома и слез.
- Элизабет… Мы ведь…
- Нет, просто посиди.
- Я…
- Да.
- Расскажи мне о Пинкеле. Ты знала его лучше. – Уилл погладил лежащую Элизабет по голове, прикрыл её одеялом и поцеловал в лоб.
Элизабет начала рассказывать, начиная с того времени, когда проклятые пираты «Черной жемчужины» напали на порт Руэлл. Поведала – грустно, с мягкой иронией – о том, как бегала от них, как говорила с Барбоссой… А потом Уилл сидел рядом и пел ей – старинные песни, грустный напев… Так Элизабет и заснула. А Уилл… Ему так не хотелось уходить, что он лег рядом с кроватью.

Если чаек грустный крик
Над волною пролетит
Ты узнаешь, мы узнаем – этот миг
Этот миг ты помнить будешь – навсегда
Туман утренний предсолнечных долин
За бортом бежит, блестя, вода
Я скажу тебе тогда:
Пусть уходят злые сны
Пусть заснут плохие чувства
Из туманной пелены
Выплывает Эннталуста.
Эннталуста – старый замок,
Золотое древо мира
А с вершины белой башни
Видим моря переливы.