Старый пергамент.
Вместо предисловия.
Я сижу за кособоким столом в каюте, за окном идет дождь, дозорный зябко кутается в плащ. А мне хорошо и тепло.
Я много раз задавала себе этот вопрос, так и не нашла ответа…Лишь одно я поняла за это время. Как от пламени одной свечи загораются десятки свечей, и первая будет гореть так же ярко, так и любовь – чем больше даришь её, тем больше становится в мире любви, и сама ты не обеднеешь.
Как может быть счастлив лишь от того, что находится рядом с другим?...Горит свеча, воск капает на столешницу, чуть коптит и дергается пламя. Ходит за окном угрюмый часовой, надвинув на голову капюшон… Темно в каюте, лишь на моем столе светлое пятно. Темно и тихо. Только дыхание – мое дыхание. И её дыхание. Кажется, словно мы дышим вместе, одновременно выдыхая и вдыхая. А я и не думала, что у нас с ней на двоих одно лишь дыхание…
Я встаю из-за стола, стараясь не шуметь, осторожно подхожу к ней. Спит, утомилась за день, бедная девочка. Свернулась клубком в гамаке, ладонь под щекой, спадают на плечи светлые волосы. Пара пуговиц на рубашке расстегнута. Я вздыхаю неожиданно для себя и касаюсь губами её губ. Милая… Сколько раз я убеждала себя, что напрасно похитила тебя от них. Джек Воробей, Уилл Тернер, командор Норрингтон… Слишком много их, мужчин. Грязные, дикие, грубые… Они недостойны тебя. Может быть, с кем-то из них ты и была бы счастлива, но…Нет. Я выбрала тебя. А ты в ответ выбрала меня. Спи, моя милая. Моя Элизабет. Моя девочка.
Глава первая.
Ты слишком много знал, или каково быть пиратом.
Ты можешь говорить все, что хочешь
Ты можешь смотреть равнодушно сверху
Ты можешь прийти - а можешь бросить
Убив надежду, разрушив веру…
Но я же верю, ведь я же я верю
В твои законы, в твои метанья
Тебе – не крылья, тебе – не перья
Презренье, жалость и состраданье.
Джек с Гиббсом рассматривали выстроившийся в линию сброд, мечтающий попасть на Черную Жемчужину. Все бы ничего, только вот среди этого сброда была и я, что меня никоим образом не устраивало. Но что поделаешь, мне нужна работа, а этот гад украл мой бриг. Я столько ребят на нем потеряла! А тут сама нанимаюсь на чужой корабль…Правда, стоит посмотреть на лицо Воробья, когда он узнает меня. О да, ради этого стоит вынести несколько обидных слов и презрительных взглядов!
А потом дать ему такую пощечину, что на всю жизнь запомнится! Моя рука случайно дернулась, то ли предвкушая, то ли репетируя этот момент. Тем временем они подошли и встали напротив меня. Джек протянул руку к шляпе…Я наблюдала за ним из-под широких черных полей.
- Анна-Мария?! – с недоверием и страхом спросил он. Ох, даже не хочу думать, что он сейчас ощущает…Он же не может без того, чтобы вильнуть задницей на потеху народу.
- Именно, - отчеканила я, зло глядя на него. От всегда боялся этого взгляда. Он же трус. Самый настоящий трус, и смывается, как только дело начинает пахнуть жареным. Рядом с Воробьем стоял какой-то прилизанный мальчик – из тех, которые всю жизнь прыгают вокруг одной женщины и прямо-таки созданы для того, чтобы над ними насмехаться. Но он меня не интересовал.
Я размахнулась и дала Воробью пощечину. Сколько раз я засыпала с мыслью о том, что однажды он ответит за все. Если он возьмет меня на корабль, он подпишет себе смертный приговор. «Это тебе задаток,» - сказала я про себя.
- Похоже, это ты заслужил, - заметил Слащавый, наклонив голову и с интересом посматривая на меня.
- Да… - прохрипел Воробей, схватившись за щеку, - это за дело.
Я закивала, злорадно ухмыляясь. Всегда знала, что во мне есть что-то стервозное…
- Ты. Украл. Мой. Бриг!!! – прошипела я ему на ухо, еще раз ударив его и не забыв царапнуть при этом. Он уже ничего не сказал. Вспомнил, сволочь.
- Получишь новый, - спокойно пообещал Слащавый, невинно подняв брови и делая вид, что он тут ни при чем. – Вон тот.
Слащавый показал мне на бриг, стоявший на рейде. Мы с Воробьем одновременно взглянули сначала на корабль, а потом на него.
- Вот тот? – выдохнул капитан недавно обретенной Жемчужины.
- А что? – неуловимо улыбнулся Слащавый, и я подумала, что он далеко не так прост, как кажется сначала. В последний раз зло взглянув на Воробья, я нахлобучила на голову шляпу и проследовала на корабль.
Все оказалось не так-то уж и плохо, как могло быть. Большинство матросов меня уже знали, а оставшаяся часть узнала в следующую ночь, когда парочка подвыпивших (что за идиотство, напиваться в первую же вахту) решила, что залезть ко мне в гамак не так-то уж и сложно. Глупцы. Я далеко не так беззащитна, как это может показаться, и их жизней мне не жаль. Если бы Джек наутро приказал меня повесить, я бы не удивилась. Но он молча взглянул на тела, коротко кивнул и вышел. Или испугался, или ему все равно.
Он назначил меня рулевым. Не так-то уж и плохо, если вспомнить то, сколько узлов мы прошли под одним парусом, пока я не узнала, каков он из себя – тогда на штурвале я бывала редко. Но если бывала, то вела корабль намного лучше него. Он-то самоучка. Паршивый актеришка, освоивший несколько элементарных правил. И, черт возьми, я не знаю, как ему удалось продержаться так долго. Все это его чутье на неприятности и умение швырять людей в самое пекло, вместо того, чтобы самому сверкнуть задницей в драке. Всегда легче прийти к концу неприятности, когда она уже решилась, встать в позу и заявить, что без него ничего бы не вышло. Многие и сейчас так считают. Единственное, о чем он не врал, так это о своей любви к Жемчужине. О таком даже такой негодяй, как он, врать не мог.
Новый корабль был весьма неплохим, сидел на воде хорошо и шел быстро, хотя ни в какое сравнение с Жемчужиной не шел. Гиббс, этот старый пьяница, хорошо знал свое дело, мы с ним поладили. Он мне даже понравился, несмотря на то, что от него всегда разило ромом. Этот немой, Коттон, тоже оказался неплохим малым – наверное, потому что молчал. Его попугай стащил у меня сухарь, за что лишился пера на хвосте, и больше таких ошибок не совершал. На Марти особого внимания я не обращала. Во мне всегда было какое-то презрение к уродам и калекам, но ради Гиббса я не стала высказывать своего презрения к этому коротышке. Впрочем, Марти был неплохим матросом, и даже удобным – из-за своего небольшого размера. Остальные были типичными пиратами, о которых даже говорить не стоило: даже о Воробье сказать можно больше, чем о них.
Гиббс сказал мне «по секрету», что мы направляемся на Исла де Моэрта, где находится сейчас Барбосса с невестой Слащавого. Мне было наплевать на это со смотровой площадки Голландца, однако это дало мне повод призадуматься. Если Джеку плавание не приносит выгоды, он его не совершает. И какую выгоду он надеется извлечь сейчас? Вряд ли он сможет отбить Жемчужину, девок полно и на Тортуге…Оставалось одно – нечто, что связывает Слащавого и Воробья. Оказалось, что Прихлоп был папашей Слащавого – Тернера-младшего. Ю-ху, да неужели эта скотина научилась чувствовать признательность? Похоже, научилась. Папаша-Билл не раз вытаскивал Воробья из больших неприятностей, и он один не захотел его предавать.
Правда, после того, как я в одну из ночей разглядела Тернера-младшего, блаженно улыбающегося рядом с Воробьем, в голову мне начали приходить не особо веселые мысли о содомии на корабле. Ничего, меня это не касается. Здесь нет разделения на женщин и мужчин. Мы – пираты, здесь сильнейший имеет слабейшего, чтобы доказать, что он сильнейший. Я, однако, не нуждаюсь в доказательстве. На меня и так ни один кобель не вскочит.
В один из вечеров, стоя у штурвала, я услышала голос Джека:
- Ну что, цыпочка, как живешь?
- Твоими стараниями не особенно, - сквозь зубы процедила я, резко крутанув штурвал. Воробей еле удержался на ногах. Это доставило мне удовольствие. Хоть бы он за борт свалился…но мечтать не вредно. – Что тебе надо?
- Надо знать, о чем ты думаешь.
- … тебе, - ответила я, сосредоточенно рассматривая горизонт.
- Не ругайся у меня на корабле, - ровно сказал Воробей и подошел ко мне.
- Без тебя разберусь, что мне делать, - огрызнулась я.
- Прям-таки, - выдохнул он мне на ухо. Я продолжала не обращать внимания на его жадные взгляды и блестящие похотливым огнем глаза.
- Именно. Капитан, если вам от меня ничего не нужно, свалите к чертовой матери и не мешайте мне управлять вашим кораблем.
В ответ он размахнулся и ударил меня. Я всегда знала, что он подлец. Облизав разбитую губу, я плюнула ему под ноги и вернулась на место, спокойно продолжая вести корабль по волнам. Я знаю, что никто, даже Воробей, не чувствуют так это судно. Он прищурился:
- Значит, цыпа будет хамить и сопротивляться? Так цыпа никогда не добьется того, что ей нужно.
Я промолчала.
- Отвечай!
Я молчала. Мне нравилось его бесить. Мы оба знали, что такого рулевого, как я, он не найдет на все Карибском море. У нас была на двоих одна игра, и мы играли её, как умели – с болезненным удовольствием. Только для него эта игра была одной из многих, а для меня – моей жизнью.
Он вновь ударил меня – на этот раз по левой щеке, там, где у меня еще не зажил шрам. Я пошатнулась, но устояла. Все так же молча. Он унижался, вынуждая себя говорить со мной и поднимать на меня руку. Я не реагировала. В конце концов, когда ему надоело хлестать меня по щекам, он издал какой-то нечленораздельный звук и бросился на меня. Нет. Я не должна убивать его сейчас, - напомнила я себе, лежа на палубе и ощупывая начавшее затекать лицо. Я должна сделать ему так больно, чтобы он сам, как последний раб, приполз ко мне на коленях и заумолял о смерти. А пока я могу и потерпеть.
Воробей дышал мне в шею, его руки шарили по моему телу, а я лежала и думала, насколько низок и подл может быть человек. Я убью его – медленно и мучительно, так, что он будет рад своей смерти, что он примет ее, как подарок, как благословение – от меня. И умрет, зная это. Ничтожество. Грязное похотливое ничтожество.
Наверное, он специально отпустил вахтенных – на палубе не было никого, кроме нас.
- Слезь, мы это уже проходили, - сказала я ему почти равнодушно. К моей досаде, вместо нормальной речи с моих разбитых окровавленных губ сорвался какой-то полустон-полухрип, который Воробей истолковал как знак моей к нему благосклонности. – Ты по пьяни даже трахнуть никого не можешь, - усмехнулась я, врезав ему кулаком в солнечное сплетение. – Убирайся отсюда.
И он встал с непроницаемым лицом, застегнул ремень и ушел в сторону своей каюты. Я подавила зарождающийся во мне стыд.
Он прекрасно помнит, как мы провели ту ночь – да что уж говорить, это помню и я. Что тут лгать – мне понравилось, особенно когда он раскрывал свою природу дикого ненасытного зверя. Сейчас я не хочу его даже видеть. Сволочь поганая…Когда-нибудь ты ответишь за все…
Мы плыли. И вновь плыли. Серое море сменялось синим, синий становился лиловым, лиловые воды переходили в багряный, кровавый оттенок. Это моя жизнь. Даже под властью Воробья в редкие минуты одиночества, когда моя душа сливалась с морем, я была счастлива. Иногда во мне шевелились подозрения, что я как-то неверно живу. Если море – мой дом, то как оно, безмятежное, великое, могучее держит в себе человека, который всю свою жизнь посвятил мести? Не знаю… Иногда даже – редко – я чувствовала, что не прочь рядом с собой видеть кого-нибудь, кто разделил со мной все тяготы морской жизни. Нет, я не уставала от нее, хоть работа эта намного тяжелее копошения сухопутных крыс, но все-таки, наверное, было бы приятно рядом с собой иметь мыслящего так же, как и я. Но это все ерунда. Истинная свобода – свобода ото всех, а истинная цель – цель, которую видишь. А у меня была цель. И я знала, как к ней идти. Синее море сменялось серым, серое становилось серебряным… Ночами мне было тоскливо. Я, один из самых известных пиратов, так низко опускаюсь ради выполнения своей цели. Однажды я даже подумала – а что я буду делать, когда совершу то, что задумала? Эти мысли нужно гнать подальше, они мешают жить. Я поняла одну простую истину – чем меньше думаешь о природе бытия, тем меньше проблем доставляет тебе жизнь. Есть две крайности. Одна – сидеть всю жизнь в дерьме, не высовывая носа, и ждать, пока что-то хорошее само попадет тебе в руки. Думать мелкие мысли, ворочать мелкие делишки, словно жирные личинки короеда – способные сосредоточиться лишь на куске гнилой древесины и не видящие штормовой вал, что пускает корабль на дно. Таким был мой отец. Вторая крайность – подниматься высоко, смотря на окружающих с вершины своего честолюбия. И этим, вторым, везет. Таков Джек Воробей. Ему везет, а невезение оказывается ключом к еще более великому везению. Да, такие взлетают высоко. Но когда падают, то уже никогда не встают – если втоптать их в грязь настолько, что они задохнутся там, пуская слюни, слезы и сопли по минувшим дням. Джек Воробей не раз падал, я поражаюсь его собачьей живучести. Просто никто до меня не пробовал встать на его голову. Но я не буду ждать, пока он сам падет. Я скину его с вершины. И он узнает меня.
Да, есть две крайности, и на каждую из них Вселенная смотрит с одобрением. Хоть она и равнодушна, эта Вселенная, она улыбается рискующим и не дает тяжелых испытаний крысам. Но к первым она безжалостна, как только они бросят ей вызов. Я буду мудрее. Я не брошу вызов Вселенной. Мне нужна лишь моя цель. Я посередине, хотя, конечно, намного ближе к Рискующим. Не хочу быть крысой или личинкой.
Синее море сменялось розовым, розовое переходило в медное, медное – в золотое… Я жила ради наступления утра, потому что с каждым утром я была ближе к своей Цели. В первые дни плавания рассвет был для меня добрым знаком, а в середине плавания – символом свободы и удачи. Я жила.
На вторую ночь после моей ночной вахты Воробей вызвал меня к себе в каюту. На всякий случай я заткнула за пояс нож, оставив пистолет в каюте. Он не посмеет напасть на меня, чтобы убить – ему это невыгодно, но попытаться взять меня он может. Он ненавидит, когда не получает того, что хочет. Он думает, что все женщины тают от его улыбки. Впрочем, в большинстве случаев это так. Но я никогда не покорюсь. Я никогда не буду зависеть от чьей-то улыбки.
Я вошла, закрыв дверь на щеколду. Воробей чуть заметно нахмурился, но промолчал.
- Знаешь, зачем я тебя позвал? – выдержав долгую паузу, начал он.
Я едва заметно мотнула головой.
- Отвечай, когда тебя спрашивают, – мягко улыбнулся он. Он знает, как вывести меня из себя. Но я уже не такая малышка, которую он соблазнил несколько лет назад в британском порту. Я выросла. Я сдержусь. Я сама заставлю его побелеть от гнева.
- Не знаю, - ровно ответила я, смотря поверх его головы.
- Присаживайся, - глумливо предложил Джек. В каюте был только один стул, и он на нем сидел. Я улыбнулась про себя и села на край стола, закинув ногу на ногу. В мои планы не входило соблазнять его. Он и так на взводе каждый раз, когда видит меня. Не привык, чтобы ему не давали…Джек доверительно сообщил мне, - говорят, ты затеваешь бунт.
- Неправда, - пожала плечами я. Это действительно было неправдой. Все эти дни я вела себя примерно, не считая двух убитых. Я даже говорила за Джека, когда кто-то из команды назвал его спесивым болваном.
- Докажи, - потребовал Джек, облизнув губы. Черт бы побрал мое тело. Оно выдает меня.
- Спроси кого хочешь из команды. Мне нет смысла становиться капитаном этого корабля. Я всего лишь хочу вернуть себе свой бриг.
- Как же, - Джек встал, отодвинув стул.
- Ты спросил – я ответила, - усмехнулась я. Нет. Так неправильно. Нельзя позволять себе проявлять эмоции.
- А что ты скажешь на то, что Уилл, вчера сказавший, что я славный малый, сегодня ходит с синяком?
- Я твоего красавчика не трогала. – Как ни странно, к Слащавому я начала испытывать уважение. Я видела, что у него свои счеты с Воробьем, и нередко ловила на себе его внимательные взгляды. Мы скоро с ним поговорим, я знала это.
Джек обошел вокруг стола.
- Ладно…Как ты надеешься достать свой бриг?
- Если ты не скажешь, где он, я тебя убью, - спокойно произнесла я.
- Да? – на него это не произвело никакого впечатления.
- А если скажешь, - я ответила мягкой обворожительной улыбкой, - я тебя не трону.
- О да, над этим стоит задуматься, - серьезно покачал головой мой враг, теребя побрякушки в своих грязных волосах. – Предлагаю сделку.
Я кивнула.
- Когда же ты научишься отвечать…
- Ты не спрашивал.
- О...Кхм. Верно. Так вот. Если я говорю тебе, где твой бриг…
- При условии, что он цел и находится не у морского дьявола.
- Да. То ты не убиваешь меня. Так?
- Да.
- Но это не все.
Я молчала. Знаю, что он мне предложит.
- Ты будешь моей одну неделю. Когда я захочу и где я захочу. Как видишь, все покупается.
- Я не шлюха, - прошипела я, схватив кинжал. Я потеряла самообладание, и это дорого мне обошлось.
- Эй, кто-нибудь, - выкрикнул Воробей, отпрянув. – Взять эту стервозину!
Из шкафа выскочил Сэмми, угрюмый старый пират, преданный кошельку Джека. Вдвоем они быстро меня связали, Сэмми отвел меня в трюм. По-моему, Джеку не важно было, что сказать. Ему хотелось меня унизить. Он бы все равно засадил меня в трюм.
В трюме было холодно и мокро, но, к счастью, крыс не было. Они явно не выдержали соседства Джека Воробья. В этот день мне не принесли еды, и на следующий день тоже. И еще через день еды я не дождалась. Но, как ни странно, первые несколько дней, проведенных в камере, помогли мне лучше познать себя. Наверное, темнота, голод и прохлада лишают человека новых впечатлений, а потому заставляют покопаться в себе. Хотя если это дело затянуть, то, наверное, можно сойти с ума…