Название: «Среди теней»
Категория: джен, гет
Персонажи: Норрингтон, губернатор Суонн, Бэкетт, НЖП
Пейринг: Норрингтон/НЖП
Рейтинг: PG
Размер: мини/драббл
Жанр: драма? В общем, ангстово.
Дисклеймер: я бесправна. А жаль!!!
Саммари: отдельные эпизоды из жизни Норрингтона, приключившиеся с ним между вторым и третьим фильмами.
Фикатон «Новогодний подарок», для Yseult.
Комментарии автора: Видишь гет? А он есть!!! Да простит меня заказчик, что гета так мало =)

[1]

Ночи здесь, на Ямайке, чернее самого черного раба с плантаций и теплы, как их разгоряченные работой тела. Иногда ветер с моря дует чуть сильнее, и оно шелестит громче обычного. А иногда поднимается шторм, шумно ревущий, волнующий портьеры на окнах.

В первый день Норрингтон жутко радовался возможности вновь поспать на нормальной кровати, в чистой рубашке и на чистом белье, вдыхая их свежесть вместе с пылью давно не вытиравшихся книжных полок. Ко второму он понял, что, в сущности, эти ночи ничем не лучше тех, что он проводил, лежа под столом в таверне на Тортуге или прислонившись к стене свинарника. Все они были похожи одна на другую: бессонные, нагонявшие тоску.

Он не спал, оттого что ему не спалось, или оттого что приходилось думать о завтрашних делах, которых с новым назначением поприбавилось. И изредка скучал об упущенном и непоправимом, и о том, что еще предстоит упустить.

Вспоминал девушку, дочку хозяина таверны, которая частенько клала ему под голову что-нибудь мягкое, когда он лежал на полу вдребезги пьяный. Она приносила ему лекарство от яда - им каждый божий день были пропитаны его внутренности - и он вместо благодарности заплетающимся языком бормотал: «А встать я скоро смогу?». Она не отвечала – только гладила его лоб сухой маленькой ладонью и пела шотландскую песню о горах и пастушках. Милую, наивную, девичью песню. Она любила его, потому что обычно он был любезен с ней, не лез под подол, и в его чертах угадывалась красота, затертая грязью, загаром и пятнами от блевотины на рваном камзоле. Кажется, ее звали Дженни. Кажется, как-то раз она провела с ним ночь в подсобке, и наутро ее отец вышвырнул его вон, угрожая расправой. Норрингтон точно не помнил - и слава богу. Он тогда был постоянно пьян, а если и не был, то работал, чтобы вскоре вновь напиться.

Те времена миновали. Теперь он был по-прежнему красив, одет в новый мундир и не брал в рот даже вина.

-- Хотите? – спросил его однажды Катлер Бэкетт, наполнив свою рюмку коньяком и занося графин над второй.

Норрингтон не знал, что было написано у него на лице в тот момент. Но Бэкетт, бросив на него быстрый и цепкий взгляд, сказал коротко:

-- Понимаю.

И поставил графин на стол, вставив в него хрустальную пробку.

Бэкетт никогда не напоминал Джеймсу о его прошлом напрямую – только редкими подлыми намеками, вроде этого, когда считал, что сейчас ему необходимо вспомнить. В такие моменты Норрингтон его ненавидел. Потом – устал ненавидеть. А еще позже, когда офицерский состав начал шептаться, помышляя о бунте, решил взять пример с его подлости. Но несмотря ни на что, он испытывал к этому мерзавцу что-то вроде уважения. Несмотря ни на что, они все-таки плыли в одной лодке.

[2]

-- Адмирал, могу я поговорить с вами? - Уизерби Суонн смотрел на него просительно и так жалко, что Джеймсу хотелось отвернуться.

Он хотел скрыть свое презрение к этому человеку, стереть его со своего лица и запрятать поглубже, но – не мог.

-- Разумеется, губернатор Суонн.

-- С глазу на глаз.

И Норрингтон, сам не зная, почему, согласился.

Они пошли пешком по набережной: Джеймс привычно сцепил руки у себя за спиной, а Уизерби, нервничая, вертел в них трость и изредка вытирал влажные ладони о камзол.

-- Я… я, - запинаясь, полушепотом начал Суонн, - сегодня видел сундук. Тот самый.

Норрингтон бросил на него усталый, измученный взгляд и усмехнулся. Уизерби покачал головой.

-- Ничего. Скоро привыкните, - равнодушно сказал Джеймс и отвернулся, смотря себе под ноги на сухую пыльную дорогу.

-- Я о другом, Джеймс. Наверное, вы знаете ответ на мой вопрос… Если пронзить то, что в нем лежит – все это закончится?

Адмирал резко вскинул голову.

-- Все станет, как прежде?

Уизерби растерянно мял руки. Те же просящие, наивные, влажные глаза доброго старика-отца, который четверть часа назад собственноручно поставил подпись под приказом, обеспечивающим бесславный конец на виселице для более чем полусотни человек. Поставил, не зная ни их имен, ни их вины.

Норрингтон хотел сказать ему, что так, как прежде, не бывает никогда, но вместо этого ответил:

-- Вам не стоит этого делать. И не стоит даже говорить об этом. Теперь вы ничем не сможете помочь.

Суонн вздохнул и посмотрел мимо Джеймса, в сторону горизонта. Джеймс знал, о чем он думает – он сам думал об этом временами. Уже не так часто, но все еще болезненно.

В глазах старика были отцовская грусть и какая-то неуверенная решимость, которая – Норрингтон не мог не заметить этого - с каждой секундой крепла и обретала угрожающие черты.

-- Не делайте этого, - повторил адмирал жестким и чуть взволнованным голосом.

Уизерби отвлекся от своих размышлений; на его губах дрогнула кривая растерянная улыбка.

-- Да-да. Я вас понял, адмирал. Я вас понял.

Он попрощался и, крепко сжав трость в руках, побрел к своей карете.

Норрингтон не стал смотреть ему вслед. Он смотрел на тень от серого плаща ищейки, промелькнувшую перед его глазами и растаявшую за углом особняка вместе с ее владельцем.

Норрингтон усмехнулся. Он понимал, что это значит.

Это значило, что там, за углом, только что скрылось его успокоение.

[3]

С того дня, как он впервые говорил со старшим офицерским составом об их недовольстве Бэкеттом, его ночи стали еще тоскливее, еще тревожнее. Он частенько думал о том, как расправится с ним королевский лавочник, если прознает, какой сюрприз готовит ему его флот. Норрингтон представлял лицо Катлера в этот момент, и тогда на его собственном появлялась горькая усмешка и нехороший огонек в глазах.

Предавать не так уж и сложно. Главное - быть уверенным, что кто-нибудь не предаст тебя раньше. Норрингтон знал, что его поступок пятнает честь мундира – так, как ему не приходилось пятнать ее раньше - но эта мысль вызывала у него всю ту же усмешку и тот же блеск в глазах.

По Порту с недавних пор ходил слух, что Бэкетт планирует отослать губернатора в Лондон, и слух этот доставлял адмиралу немало удовольствия. Не потому что он был рад тому, какие испытания выпадут на долю старика. Скорее Норрингтону было радостно, что более не будет рядом с ним дурака, способного похерить его планы.

И все же, чертовски забавная манера шутить была у Катлера Бэкетта. Если губернатор доберется до столицы в добром здравии, то там для него будут открыты две дороги: прямиком в сумасшедший дом или же тягостное молчание и мучения, оттого что он ничего не может предпринять, словно у него связаны руки. Суонну нечем было опорочить бывшего лавочника. Норрингтон оценил иронию, но ему не было смешно. Так или иначе, ему было жаль Уизерби.

Джеймс размышлял об этом, сидя за столом в своем кабинете. Тихо мерцала свеча в золоченом подсвечнике, чуть сгорбившись, словно плакальщица, и пуская одну за одной горячие восковые слезы. Подперев одной рукой голову, второй адмирал аккуратно смазывал жидкий воск, обжигавший ему пальцы.

На стене плясали причудливые тени, и он наблюдал за ними, нахмурившись. Они были похожи на призраков из прошлого, которые приходят отомстить тем, кто причинил им зло. Норрингтон знал, что таких у него найдется немало. Он не любил бывать среди теней. Не из страха – от нежелания вспоминать.

И тогда он думал о женщине, которая могла бы прогнать их прочь поцелуями и легким прикосновением ладони к его лицу. Женщины, их страсть и - чуть позже - ласковая нежность дарили ему покой, пусть недолгий, но всегда долгожданный.

Джеймс взглянул на часы, стрелки которых давно переползли за полночь, встал, оправив рукава, и вышел из комнаты со свечой в руках. Немного помедлив, он побрел в ту часть дома, где жила прислуга, высчитал нужную дверь и осторожно постучал.

Через минуту она отворилась, и на пороге показалась молодая горничная, заспанная, босая, в одной рубашке и чепце, из-под которого выбивались темные пряди волос. Увидев адмирала, она удивленно заморгала, но, заметив усталость и печаль в его глазах, его болезненную бледность, спросила тихо и сочувственно:

-- Что-то случилось, адмирал? Могу я помочь вам?

-- Простите, что разбудил вас, Шарлотта. Вы не сделаете мне чаю? – чуть кашлянув, сказал Норрингтон, рассматривая ее милое, простенькое лицо. – И… себе тоже.

Горничная помолчала с минуту, обдумывая его слова. Он терпеливо ждал, чуть облокотившись на дверной косяк. Наконец, она решилась - смущенно улыбнулась и кивнула: первый раз еле заметно, и еще два после, уже уверенней. Джеймс улыбнулся ей в ответ.

Сегодня тени не будут мучить его. Сегодня призраки отступят прочь.

Часы пробили два удара. За окном слышалось легкое шелестение волн, но оно более не напоминало чьи-то перешептывания. Город укрывала теплым одеялом непроглядная сонная ночь.

the END