Снова о снах

Невыносимым камнем
Во мне застыла боль.
И каждый раз, когда мне
Грезятся моря,
    я остаюсь с тобой
И упираюсь. Клятва
Сползает с языка.
Твоя любовь как якорь
На сердце моряка…

Павел Кашин

- Я пират! Слышите?! Пир-р-рат!!! – прорычал Уильям Тернер слегка заплетающимся, но, впрочем, невероятно грозным голосом. Помолчав немного, он добавил задумчиво: - Да, я очень страшный пират…
Любой увидевший его в ту минуту и впрямь испугался бы до полусмерти. Потому что Уилл стоял посреди комнаты, шатаясь так, словно под его ногами была палуба корабля в двенадцатибалльный шторм, а не крепкий фундамент дома и надежный, прочный дощатый пол. Волосы Уилла были сильно растрепанными, глаза лихорадочно блестели, а лицо украшала четырехдневная щетина. Он громко разговаривал сам с собой, а иногда в порыве чувств грозил шпагой кому-то невидимому…
- И я обязательно отправлюсь в дальнее плавание, да, отправлюсь! Буду гр-р-рабить и…
На этой патетической ноте монолог неожиданно прервался. Дело в том, что ноги Уильяма Тернера-младшего подкосились – и он рухнул. Правда, не на жесткий пол, а в удачно оказавшееся поблизости мягкое кресло.
- …И убивать, – свою мысль молодой человек закончил уже из кресла. – Нет, такая жизнь, как сейчас, не по мне… У меня, между прочим, отец был славным разбойником и детским… тьфу… дерзким пиратом! Или наоборот? Славным пиратом и дерзким разбойником? – Уилл ненадолго задумался, но вскоре решил, что это не принципиально. – А  Джек Воробей… Ка-а-апитан Джек Воробей!!! Мой друг. Славный малый. Мы с ним поплывем куда захотим… К горизонту… Будем брать на абордаж корабли… А потом нас… насла… нас-лаж-дать-ся… дивным… э-э-э… тонким ароматом жизни на Тортуге! А потом опять к горизонту! Да-а-а… Так выпьем чарку, йо-хо!..
Последняя идея Уиллу понравилась особенно, и он решил реализовать ее, не дожидаясь прибытия Джека. Несколько поистине богатырских глотков – и бутылка почти опустела. А друг «славного малого» и сын «дерзкого разбойника» прокричал что-то невразумительное (угадывались лишь слова «бом-брамсель», «бушприт» и команда «Отдать швартовые!»). Затем последовало длинное непечатное ругательство. Похоже, бедняге казалось, что он уже руководит матросами на борту пиратского брига…
- Да-а, в море – это жизнь… А на суше – только крысам, таким, как ты… - очи пьяного Уильяма загорелись праведным гневом, а рука потянулась к шпаге. – Да, это ты, ты, ты во всем виновата! У-у-у, зараза!
Далее пьянчуга произнес длинный и красочный монолог, обличающий некую ведьму, которая околдовала его, женила на себе и разлучила с единственной настоящей любовью – морем и Джеком… То есть, тьфу, только с морем, а Джек, конечно, славный малый, но никак не любовь Тернера… Нет, даже в таком пьяном состоянии не любовь… И вообще, кто это тут пьян?! Может, кто-то и пьян, но он, Уильям Тернер, трезв, как статуя на площади Порт-Ройала! А ведьма… Ну как она может не понимать, что он, Тернер, умрет без моря?! Засохнет, как – ик! – морская звезда, оказавшаяся на берегу. Как кит, выбросившийся на отмель. И в том, что он тут спивается, виновата только она, ведьма, и никто больше!
Упоминалось и имя пресловутой ведьмы – Элизабет Суонн, ныне Тернер.
Взгляд Уилла упал на окно, за которым, словно дразня его, радостно плескалось море. Над морем кружились ослепительно белые чайки, издавая дерзкие, пронзительные крики, а изредка пикируя вниз за рыбой.
«Вот она – свобода… - подумал неудавшийся пират. – А что еще надо? Обернуться бы чайкой, этой вольной птицей, и забыть о женитьбе на Элизабет и обо всех ошибках, совершенных ранее… Эх, чайка, чайка, как мне дальше жить?»
Ни одна чайка почему-то не ответила. Уильям Тернер устало закрыл глаза…
Через несколько секунд он уже спал, а недопитая бутылка рому выскользнула из его руки и, каким-то чудом не разбившись, покатилась по полу…

        * * *
- Уильям! Да ты снова пьян! Проснись, черт тебя побери!!! – ворвался в его сознание властный женский голос.
- Элизабет, оставь меня… - промычал наш герой.
- Что-о-о?! Да какая я тебе Элизабет, сукин ты сын?!
Жизель была в ярости. Каждый день тяжелая, изнуряющая работа: горы чужого белья, которое приходится стирать. Каждый день осознание того, что денег не хватает. Не хватает на еду, на одежду, на эти бесконечные налоги… Каждый день нарочито сочувствующие взгляды соседок, каждая из которых на самом-то деле думает: «Какое счастье, что это не со мной!» И каждый день одна и та же картина дома: пьяный муж, спящий в обнимку с бутылкой и бормочущий что-то про пиратов во сне…
Жизель была несчастна. Глубоко несчастна.
- Вставай, пьянчуга!
- Жизель, ты… ш-ш-шлюха с Тортуги, ты…
Договорить Уиллу не удалось, поскольку он был грубо выдернут из кресла и выставлен за дверь.
Жизель опустилась в кресло и яростно хлопнула ладонью по деревянному подлокотнику. Почему-то ей было обидно не то, что муж сначала назвал ее чужим именем, а потом обругал шлюхой, а то, что он упомянул Тортугу… «Шлюха с Тортуги! Придумает тоже! Да я и на Тортуге-то никогда не была!» - раздраженно проговорила Жизель и вдруг, неожиданно для самой себя, заплакала…
- Мама, мамочка, не плачь! – к ней подбежала маленькая девочка с растрепанными каштановыми волосами и испуганным лицом.
- Все хорошо, я уже не плачу… Иди погуляй… Иди, иди…
Выпроводив дочку из комнаты, Жизель прислонилась лбом к оконному стеклу. Она была сильной женщиной и почти никогда не плакала, но сейчас не могла удержаться. По ее щекам тихо текли слезы…

        * * *
Удар кучерской плети больно ожег плечо…
- Дорогу, грязный оборванец! Ты что, не видишь, что едут мистер и миссис Норрингтон?! Дор-рогу!
Уилл, бредущий куда глаза глядят, застыл на месте.
- Миссис Норрингтон? – хриплым голосом переспросил он, провожая взглядом промчавшуюся карету.
- Да, - охотно ответил ему старичок-калека, уличный нищий, - Элизабет Норрингтон, жена коммодора. Красавица! Дай бог каждому такую!
- Элизабет… - прошептал Уилл. Он упал на колени в дорожную пыль, еще хранящую след кареты. – Элизабет…
- Что, малый, понравилась? – захихикал старичок. – А ты посватайся. Глядишь и уйдет от мужа. Нелегко ей в золотой клетке-то… А ты сам кто будешь?
- Я… моряк. Друг капитана Джека Воробья.
- Друг Джека Воробья? Ну ты хватил, приятель! Его же повесили лет семь назад…
«Повесили? Семь лет назад? О господи, это какой-то сон… Это страшный сон», - растерянно думал Уилл, все еще стоя на коленях в пыли.
Болезненно поморщившись, он поднял взгляд в небо, где с пронзительными криками беспечно кружились чайки.
«Какое ужасное, мучительное пробуждение!» - мелькнула мысль. Голова Уилла будто раскалывалась на несколько частей от боли. А море, как ни в чем не бывало, с тихим плеском омывало сваи причала…