3

Ужин проходит в напряжении.
Роуз никак не может простить, что я опять таскал Рози на закорках. И это уже не в первый раз. Она в последнее время вообще, будто ненароком, не дает нам лишний раз прикоснуться друг к другу, поболтать и посмеяться. Как только она это видит, тут же находит предлог отослать Рози с каким-нибудь поручением, или завести со мной разговор по делу, вполне могущему подождать час-другой, или еще что-нибудь. Сначала я только отмахивался или пытался перевести все в шутку, но в конце концов у меня лопнуло терпение, я наорал на нее, мы не разговаривали весь вечер, а дочка сидела тихо, как мышь, с тряпичной куклой в обнимку, и я готов был поклясться, что она понимает всё.
Теперь я начал вести себя осторожнее. Иными словами, просто отмалчиваюсь, если дело идет к ссоре, и предоставляю ей действовать, как она хочет. Ей это, похоже, нравится. Не исключено, что именно этого она от меня и добивалась.
Она не смотрит на меня, но мне кажется, в ее глазах я уже читаю свой приговор : а куда ты теперь денешься - от дома, от малышки, которая тебе дороже, чем я?  Куда ты денешься с больной ногой?
Я тут же одергиваю себя, понимая, как это глупо, но не могу остановить того, что со мной творится. Откуда-то же берутся такие мысли. Свято место пусто не бывает.
Тут я обнаруживаю, что обе моих женщины сидят, молча  уставившись на меня, и смотрят, как я ожесточенно орудую вилкой и уже искромсал яичницу с беконом в лапшу.
- Что ты сказала, Роуз?
Мне стыдно своих мыслей, я смотрю на нее и пытаюсь вспомнить, о чем мы с ней говорили.
Две Роуз молча переглядываются. Иногда, очень редко, они отлично понимают друг друга. Это бывает, когда речь заходит обо мне.
- Я сказала, мистер Браунинг, что ваша дочь нынче днем вернулась из школы мрачнее тучи. Я ее расспрашивала, и так, и этак, но наша принцесса заперла рот на замочек и говорить ничего не желает. Вот я и подумала - может, вам удастся то, что не удалось мне.
- Рози?
Дочь угрюмо молчит, наматывая на палец бахрому скатерти. В другой руке у нее кукла, та самая, и это не нравится мне до тошноты, хотя никакого разумного объяснения тут быть не может.
- Оставьте скатерть в покое, юная мисс.
Испытующий взгляд. Бахрома не выпускается из пальцев, но и не дергается больше. Можно поговорить.
Если честно, я немного обижен. Рози за весь день не сказала мне ни слова. Прежде она никогда не имела от меня секретов. Мое родительское самолюбие уязвлено.
- Рози? Что случилось?
Палец снова напрягается, натягивая несчастную бахрому.
- Перестань играть со скатертью, тебе же сказано, - не выдерживает Роуз. - И подними голову, когда с тобой разговаривают.
Неожиданная поддержка жены меня вовсе не радует.
- Погоди, дорогая. Мы сами разберемся, мы уже для этого достаточно взрослые.
Роуз-старшая демонстративно отворачивается, предоставляя инициативу мне. Ну наконец-то.
- Дочка... что у тебя было в школе? Мы же не враги тебе, пойми, мы просто хотим знать...
Я нарочно говорю "мы" вместо "я". Нужно показать Роуз, что я благодарен ей за уступку, и тогда с ней потом будет легче разговаривать. А разговор явно предстоит, и долгий. Впервые в жизни дочь подняла бунт, раньше за ней такого не водилось. Значит, должна быть причина.
- Рози... мы же любим тебя, пойми. Мы хотим помочь тебе, но как же мы можем это сделать, если ты не...
И тут, ошарашив нас обоих, Рози вскакивает, отбрасывает куклу и молча выбегает из столовой.
Я порываюсь следом, но Роуз останавливает меня так, как давно уже не делала - накрыв мою руку своей.
- Не надо, Роби. Пусть остынет, а сейчас только даром время потеряешь. Сама такой была в ее годы.
- Роз, - окликаю я ее именем, которое тоже давно не произносил, - ну скажи, какой бес в нее вселился?
Мы с ней смотрим друг на друга. На секунду мне кажется, что этих шести лет не было вовсе.
- Растет девочка, - отвечает моя жена странным голосом, подчеркивая каждое слово, - синяки набивает, обычное дело. Привыкнуть нужно, я-то знаю. Женщиной быть нелегко.
- Все равно, - поспешно отвечаю я, уходя от опасной темы, - что-то у нее там случилось. Дыма без огня не бывает.
- Случилось, - соглашается Роуз. - Сходил бы ты, узнал.
- Схожу.
- Ты хороший отец, - констатирует она не без насмешки.
- И плохой муж, - отвечаю я то, что давно уже вертится на языке.
- Что еще за глупости?
Голос жены звучит сердито, будто ее поймали на мыслях, в которых она даже себе не хочет сознаваться.
- Так и есть.
- Докажи.
- И докажу.
- Мистер Браунинг, - возмущенно отбивается Роуз,  - вы в своем уме? Среди бела дня...
- Положим, уже вечер... Молли на кухне, так?
- Ну...
По звуку ее голоса я понимаю, что отпор слабеет. Это раззадоривает меня еще сильней:
- А Рози в детской, как пить дать, и не выйдет оттуда раньше, чем через час...
- А потом?
- Потом я к ней зайду, успокою и потолкую спокойно, с глазу на глаз. Спать уложу...
- А если раньше выйдет? Станет нас искать?
- Ничего, на Молли можно положиться. Даром, что ли, жалованье получает...
- Стыдитесь, сэр... - сдается она наконец, позволяя увлечь ее за собой, - что она о нас подумает...
- Надеюсь, этого мы никогда не узнаем, - совершенно искренне отвечаю я ей, поворачивая ключ в замке.

---------------------------------------------------
продолжение следует

5

Мой отец хороший. Почти всегда. Иногда он становится плохой, но редко. И это быстро заканчивается.
Матушка не очень хорошая, это легче. Не нужно все время следить, в каком она настроении. Не нужно бояться, что разлюбит. Так спокойнее.
Я часто бываю плохой. Из-за меня они недавно поссорились. Если бы я с ним не болтала за обедом, ничего бы не случилось. Он долго потом со мной толковал, утешал, все повторял, что дело вовсе не во мне. Думает, я не понимаю.
А мисс Трихорн сначала была хорошая, а потом вдруг стала плохая. И это почему-то никак не проходит. У родителей проходит быстро. У меня когда как. А у нее осталось навсегда.
В школу идти в первый раз было страшно и весело. Отцу я позволила проводить себя только до крыльца. Не хотела идти с ним, раз все были сами по себе.
Отец очень волновался, он не понимает, что мне так лучше, одной. Я давно привыкла.
Со мной не хотят дружить маленькие Форрестеры, и маленькие Лоу, и дочка миссис Барри, вдовы, нарочно дразнится. Близко подойти не смеет, после того, как я ей задала взбучку этой зимой. Тогда отец пошел к ее матери, долго с ней ругался, а потом мама плакала. Наверное, хотела, чтобы меня не было, а была другая девочка, тогда бы с ними все дружили. Я даже придумала, какая это была бы девочка, и имя ей дала - Лил. Она никогда не ссорит родителей друг с другом и с соседями, не растет слишком быстро, не лазает по деревьям, не рвет одежду. Теперь каждый раз, когда я плохая, я представляю, как бы на моем месте поступила Лил, и тогда все было бы хорошо.
А в школе оказалось вовсе не страшно. Все и так знали, кто я такая, и я сразу уселась отдельно, чтобы не дразнили на уроке. Мне было очень интересно, что расскажет мисс Трихорн. Тогда она еще была хорошая, разговаривала строго, но не сердито, так что шуметь не хотелось, а хотелось слушать. Я уже немного знаю буквы, она спросила, кто назовет буквы, которые она написала на доске, я встала и назвала все. Девочка с первой парты обернулась и показала мне язык. А большой мальчишка в соседнем ряду так на меня посмотрел... Я думала, это он на кого-то другого за моей спиной, даже оглянулась проверить, но там никого не было, только стена. Мисс Трихорн сказала: "Джек, не вертись". А он нарочно повернулся всем телом назад и еще пуще уставился на меня.
У него было несчастное лицо, ему было тоскливо и страшно, и хотелось плакать. Поэтому он нарочно вертелся на уроке, и дерзил мисс Трихорн, а раз даже нарочно расхохотался, чтобы все думали, будто ему хорошо. Он меня невзлюбил, потому что ему страшно, а мне нет. И с того дня не давал мне проходу.
Одна из девочек, Мэгги, все-таки стала со мной водиться. Ну, то есть раз в день на большой перемене подходила поговорить. Не понимает, что делать этого нельзя, раз другие не делают. Ирландка, что с нее возьмешь.
И один раз она мне рассказала про Джека. Это все в школе давно знают, а я узнала последней. Оказывается, он бешеный, у него отец преступник, и Джека скоро заберут в сумасшедший дом. Потому что он уже старше всех, сидит в младшем классе третий год, а так ничему и не может научиться. За это его все не любят, но дразнить, как меня, боятся, он очень сильный и ему уже почти десять, а когда дерется, может убить. И еще его в школе секли недавно. Я спросила, как это, а Мэгги только усмехнулась уголком рта и сказала - еще увидишь.
А позавчера на уроке мисс Трихорн рассказывала про сложение чисел и тут же все записывала на доске, было так интересно. А Джек, как нарочно, все время вскакивал с места, плевался жеваной бумагой, строил рожи, и главное, из-за него ничего нельзя было расслышать. Мне так хотелось просто подойти и врезать ему как следует, но было нельзя. И тут мисс Трихорн отложила мел, повернулась к классу и сказала:
- Джек, перестань.
Сказала совсем тихо и спокойно, но так, что ее любой бы послушался. Только не Джек.
Он повернулся к ней и скорчил рожу. И потом, улыбаясь, стал ждать, что она сделает. И мы все сидели и смотрели на мисс Трихорн.
- Джек, - повторила она, - я сделала тебе уже два замечания. Если дальше так пойдет, мне придется тебя наказать.
А он ухмыльнулся во весь рот и сказал:
- Накажите.
Я со своего места хорошо видела его лицо. Оно было таким же, как в тот первый раз, только еще хуже. Видно, ему было совсем невмоготу, и хотелось, чтобы стало совсем плохо и тогда уж разом все закончилось.
- Ты этого нарочно добиваешься? - спросила мисс Трихорн. И я удивилась, что хоть она взрослая, а тоже понимает.
Джек ничего не ответил. Но видно было, что если на него сейчас нажать, он сорвется. Мисс Трихорн почувствовала и это и сказала почти ласково:
- Джек. Пообещай, что больше не будешь, и садись обратно на место.
Мы все на него уставились. Я про себя молилась, чтобы он согласился и все кончилось по-хорошему. И тогда он снова улыбнулся и сказал:
- Нет.
И вот тогда это случилось. У мисс Трихорн вытянулось лицо, и она стала плохой, а та, хорошая, исчезла навсегда. Новая посмотрела на Джека, и в глазах у нее была самая настоящая ненависть. И радость, что теперь ей можно расквитаться с ним за всё. Это всё было не только то, что сделал Джек, это было вообще всё плохое, что с ней было на свете, и за это она теперь могла ему отомстить.
Она выпрямилась, как столбик, и сказала ему чужим голосом, отрывистым и сухим:
- Поди сюда, Джек Картрайт.
Он ответил ей таким же радостным взглядом и пошел вперед, будто выходил не на порку, а драться с ней врукопашную. Но, конечно, драться с ней было бы бесполезно, он хоть и сильный, а еще ребенок, а она уже взрослая женщина.
Мисс Трихорн подошла к шкафу для учебников, мела, грифельных досок и всего, что используется на уроке. И достала оттуда трость, тонкую и длинную. И сказала, не двигаясь с места:
- Сейчас ты будешь наказан за отвратительное поведение и за дерзость. Подойди к столу.
Джек спокойно подошел. Только щека у него начала немножко подергиваться.
Прежняя мисс Трихорн на этом бы и остановилась. А новая только усмехнулась и скомандовала:
- Спусти штаны, нагнись и ляг животом на стол.
У меня будто лицо вспыхнуло огнем, и разлилось дальше, по шее, груди, рукам. Я хотела отвернуться, но не могла, я вся окаменела. Я думала, сейчас грянет гром, и Джек упадет мертвым. Но он быстро выполнил все, что она велела, и даже не вздрогнул. А когда он ложился на стол, глядя на нас всех,  у него снова стало спокойное лицо. И я поняла - он добился, чего хотел.
Новая мисс Трихорн подошла к нему сбоку, замахнулась и ударила. Звук удара был ужасным, никогда в жизни я не слышала ничего отвратительнее. Потом снова замахнулась и снова ударила. И еще, и еще раз. Джек молчал.
Тогда она начала хлестать изо всех сил, и лицо у нее побелело, а губы сжались в полоску, и тогда Джек наконец закричал. Наверное, так кричат перед смертью. Я не могла шевельнуться, сидела и смотрела, и слушала, и понимала, что этот кошмар не кончится никогда и что это и есть ад.
И тут все кончилось. Мисс Трихорн опустила трость, тяжело дыша. Она будто только сейчас услышала крики, и лицо у нее снова медленно розовело. Джек плакал, и из носа у него текло. Теперь стало видно, что это обычный мальчик, не большой и не сильный, а просто ребенок, она доказала классу, что она сильнее его и может с ним сделать что захочет.
Она велела ему одеться и сесть на место. И весь остаток урока он просидел молча.
Вчера отец пришел домой позже обычного, позвал меня к себе, посадил на колени и долго что-то объяснял. Он говорил, что ничего страшного не случилось, и я видела, что он сам не верит тому, что говорит. Он сказал, что мне такое ни в коем случае не грозит, потому что я хорошая девочка. Как будто это меня, а не Джека, вчера высекли при всех. И что мисс Трихорн очень терпеливая, но Джек сам хотел быть наказанным, а когда человек прет напролом, по-хорошему остановить его невозможно. И при этом смотрел вниз, на свою палку и больную ногу. Ему было очень плохо, он думал о чем-то тяжелом, и чтобы не огорчать его, я сказала, что все поняла.
А сегодня утром мисс Трихорн велела мне не уходить на перемену, села ко мне за парту и говорила всё то же самое, что и отец. Но это все еще была та, другая мисс Трихорн, которая избила и опозорила Джека потому, что он маленький, а она взрослая. Ей я не стала говорить, что все поняла. Ей я вообще ничего не сказала.
Она наконец сбилась, посмотрела на меня, будто чего-то ждала. Но я молчала. Она еще с минуту смотрела  непонимающими глазами, потом махнула рукой и ушла. Я осталась одна в классной. Мне было жаль даже эту новую, плохую мисс Трихорн. Но я ничем не могла ей помочь.

-------------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2009-09-22 19:48:48)

7

Прогнувшись от чересчур сильного нажима и прочертив кривую лиловую борозду, перо опять рвет бумагу. Мои пальцы забрызганы чернилами. Скомкав третий испорченный лист, отбрасываю его в сторону и тянусь за четвертым.
- Мистер Браунинг.
- Да, сэр.
Оклик застает меня врасплох, и я отдергиваю руку от стопки чистой бумаги и поднимаю голову.
Мистер Доу прищурившись смотрит на меня поверх очков. Он мой начальник. Немолод, одинок и неизменно благожелателен. Мне порой приходит в голову, что люди, не обермененные семейными заботами, вообще, как правило, добрее и терпимее к окружающим. Мы знакомы не первый год, и он мне нравится. Даже легкая неряшливость его облика не вызывает у меня неприязни. Может быть, тем, что выгодно оттеняет мой нынешний аккуратный вид. А может быть, потому, что вызывает в памяти дряхлый зеленый жилет доктора Чейни.
- Позвольте спросить, как вы себя чувствуете.
- Благодарю, сэр, я здоров.
- Позвольте усомниться в этом, юноша.
Молча проглотив обидное слово (двадцать пять лет, жена, ребенок, солидность, обретенная недешевой ценой), я вопросительно взираю на него.
- Напомните мне, мистер Браунинг, сколько лет вы у меня служите.
- Шестой год, мистер Доу.
- Именно. Если быть точным, пять лет, девять месяцев и двенадцать дней. И за все это время у меня ни разу не было причины пожалеть о том, что я взял вас к себе.
- Спасибо, сэр.
- Но не сегодня, сэр, не сегодня. И также не вчерашний и позавчерашний дни.
- Прошу прощения?
- Мистер Браунинг, ваша сдержанность заслуживает всяческой похвалы. Но сейчас она становится немного неуместной. С позавчерашнего утра вы ходите как в воду опущенный, вы не идете обедать домой, а жуете что-то всухомятку прямо на рабочем месте. Вы не слышите обращенных к вам вопросов. И, простите великодушно, сегодня вы пришли в несвежей рубашке. Не мне учить вас аккуратности, но это плохой знак, мистер Браунинг. А главное, за все эти годы с вами такого не случалось ни разу.
- Виноват, сэр.
Что тут скажешь. Все верно. Но не изливать же ему душу и не рассказывать о сцене, случившейся у нас с Роуз вчера поздно вечером, вследствие чего я вообще не явился в спальню и провел ночь в гостиной на диване, а оттуда во всем вчерашнем ни свет ни заря сбежал в контору...
Жена смотрит на меня с плохо скрываемой жалостью:
- Роби, что случилось?
- Ничего.
- Я думала, ты мне доверяешь.
- Да что ты прицепилась, женщина? - взвиваюсь я, задетый за живое, потому что и правда никогда не скрывался и обычно во всех важных делах привык советоваться с ней. Пусть наши чувства со дня свадьбы успели заметно остыть, но хотя бы я знал, что всегда могу на нее положиться. Сейчас мне вдвойне плохо - из-за тяжести на душе и оттого, что не могу поделиться ей с Роуз. И поэтому я веду себя точь-в-точь, как покойный отец во время семейных ссор.
- Мало тебе, что я тут по струнке хожу, что в доме все делается по-твоему? Ты теперь и в душу ко мне лезешь?
Она смотрит ошарашенно, потому что сказанное, мягко говоря, не вполне соответствует истине. В доме правит не она и не я, а, скажем так, оба по очереди, и с самого начала наши отношения больше всего напоминали знаменитую матросскую игру "перетягивание каната"... Не худший способ устраивать совместную жизнь, как подумаешь. Но мне сейчас наплевать, что я несу чушь, и собственная неправота только сильнее задевает самолюбие.
- Ну чего ты еще от меня хочешь? Скажи? Чтобы в любви тебе признался?
- Нет, - медленно отвечает она, сдвинув брови, - вот этого, кажется, мне от тебя больше не нужно...
...- Мистер Браунинг?
Я встряхиваю головой:
- Да. Да, простите.
- Мистер Браунинг, даже если бы мне мне не было дела до вас лично... Вы ведь служили на флоте. Что вы были обязаны делать, если ваш начальник задавал вам вопрос?
- Отвечать, сэр.
- Наконец-то. Всю жизнь ненавидел солдафонские замашки, но теперь, кажется, я готов пересмотреть свое мнение... Извольте отвечать. Вы, хороший и исполнительный работник, за последние три дня наделали в письме больше ошибок, чем за предыдущие шесть лет. У вас что-то случилось?
- Да, - сдаюсь я наконец. - Что-то случилось.
- Так я и думал. Вот что, мистер Браунинг. Я предоставляю вам недельный отпуск с сохранением жалованья. Причем в приказном порядке. Используйте его как сочтете нужным и возвращайтесь снова таким, каким я привык вас знать. Всего хорошего, мистер Браунинг...
.....................................
Черт бы побрал вашу доброту, сэр, твердил я про себя, направляясь домой и сильнее обычного припадая на больную ногу. Там, в конторе, я по крайней мере мог чем-то занять голову и убить время. А главное, не должен был смотреть в глаза обеим моим Роуз, скрывать свои чувства и отговариваться усталостью и дурным настроением... Куда мне теперь деваться? С минуту я колеблюсь, не зайти ли в трактир. Но - маленькое предместье, все друг друга знают, а сейчас разгар дня, и у жены хозяина чересчур длинный язык... И, сплюнув сквось зубы, я упрямо продолжаю свой путь.
Как глупо себя чувствуешь, возвращаясь туда, откуда совсем недавно выходил, гордо хлопнув дверью. Я пытаюсь прикинуть, что сейчас делает Роуз и остыла ли после вчерашнего. Тут же меня посещает непрошенная мысль о мягкой сочувственной улыбке, осветившей для меня тем вечером полумрак классной комнаты. Есть же на свете женщины, более сдержанные в проявлении чувств и лучше понимающие мужскую природу... О господи.
Рози, сидя за столом, сосредоточенно перебирает крупу. Бросив на меня быстрый взгляд, тут же снова опускает голову. Я абсолютно уверен, что о нашей вчерашней ссоре жена не сказала ей ни слова . Но ребенку, все читающему на лицах взрослых, этого и не требуется.
Роуз, стоя ко мне спиной, помешивает кипящий на огне суп. Она не могла не слышать, как я вошел, но не двигается с места.
- Добрый вечер, Роуз, - произношу я.
Спина напрягается. Проходит еще несколько секунд.
- Добрый вечер, Роби.
Она наконец оборачивается. И тогда я решаюсь.
- Дочка, - тихо прошу я, - сходи к себе, поиграй, я после приду...
Рози тихо и стремительно выполняет просьбу и долго-долго затворяет дверь, чтобы не было стука. Мы остаемся одни.

------------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2013-04-17 13:34:28)

9

Собирался я долго и тщательно. Роуз уложила в саквояж запасную пару белья, почистила парадный костюм и накрахмалила рубашку и самолично, привстав на цыпочки, затянула на моей шее шелковый платок.
Я очень волновался. От дома до стоянки дилижансов было минут десять пешком, и Роуз предложила меня проводить, но я настоял на том, чтобы идти одному. Утро выдалось бледное, моросил мелкий дождик. Дожидаясь своей очереди под навесом, я в сотый раз оглядывал себя и нервно обдергивал ворот и манжеты. Я думал о том, что скажу Мэри.
Эту речь я репетировал последние одиннадцать лет, подыскивая нужные слова, копя доказательства своей правоты и отшлифовывая обвинения в ее адрес. В тот раз, шесть лет назад, встреча была слишком мимолетной, я был еще чересчур озабочен собственным состоянием, избегал ее общества и постарался убраться домой, как только были улажены денежные дела. Теперь пришло время подвести итоги.
Конечно, я всегда был шалопаем, не умел и не желал слушать то, что мне говорят, и любое замечание встречал в штыки... Ей нелегко пришлось со мной, что и говорить. Она не была счастлива с отцом, а тут еще чужой мальчишка - ненужный и нелюбимый, с которым тем не менее она должна была возиться. Трудно сказать, что я так уж оценил ее жертву. Я вырос, считая, что обижен судьбой, и не прощал Мэри того, что, конечно, простил бы отцу или другим родственникам. Я ненавидел ее и одновременно ждал от нее чуда. Я, сам того не понимая, все время безмолвно требовал, чтобы она заменила мне покойную мать. И частые наказания, получаемые от нее в детстве, были, в общем-то, свидетельством ее бессилия. Она попросту не знала, как со мной быть, и не умела добиться от меня послушания иными средствами.
А потом, после смерти отца, я бросил ее. Я был уже взрослый, наверное, я должен был остаться и поддержать ее, а не сбегать из дома. Но я старался, видит бог, я старался. Четыре года на "Геркулесе", тяжелый труд, мозоли и порезы, ночные вахты, тоска и страх, морская наука, которую в новичка вколачивают линьками... Но я выдержал, вырос, раздался в плечах, доказал, что не хуже других, и когда мне исполнилось восемнадцать, Найджел поставил меня своим помощником... И снова крах - из-за собственной глупости и упрямства, больная нога, я выброшен на сушу, заново учусь ходить, а моя Роуз в это время шьет детское приданое и тихонько плачет по ночам...
Провожая меня в новую жизнь, доктор Чейни наставлял своего непутевого пациента: "Не убивайтесь так, мой мальчик, все образуется. Беременность - вовсе не конец жизни, наоборот - начало." И когда Роуз неожиданно спокойно и почти без потерь выдержала испытание, назначенное природой, и нас стало трое, я почувствовал, что действительно начинается новая, другая жизнь. Неясно еще, хорошая или дурная, но точно новая и неисчерпаемая в своем богатстве. И меня не пугали ни детские крики, ни ночи без сна, ни дни в хлопотах и смятении. На море бывало и похуже. Роуз все видела и все понимала, молча выполняла свои новые безмерные обязанности, терпела и ждала. Оказалось, что она все делала правильно. И когда малышка в первый раз улыбнулась, и протянула ко мне ручки, и сделала первый шаг, держась за мой палец, и впервые назвала меня по имени... Всего этого было больше чем достаточно за пережитые потрясения.
И я заново начал строить свою жизнь, и устроился на службу, а по вечерам совершал длительные прогулки вдоль моря, посадив дочку себе на плечо. Роуз терпеливо наблюдала за этим, и оставалась вечерами одна, и если ревновала, то не подавала виду. И время показало, что она опять поступила правильно. Я немного успокоился. Морская лихорадка на время отступилась, вытесненная событиями последних двух лет, и какое-то время все было тихо, только глубоко под спудом опять зрело что-то новое, и отвратить его приход для меня было так же невозможно, как для Роуз тогда, два года назад, остановить роды. Я снова не знал, что будет дальше, и решил положиться на судьбу.
И вот теперь...
Я перебирал в памяти, пересчитывал поштучно, как золотые гинеи, все доказательства того, что я не даром потратил эти одиннадцать лет. Чистая и уважаемая работа, жена и ребенок, достойное место в жизни... И что нужды, что работу я не люблю, семья уже не удерживает меня, как удерживала раньше, а добропорядочные соседи не пускают нас в свое общество и шепчутся за спиной...
Я ехал на свидание с прошлым.
Ливерпуль встретил меня неласково. Уже опускался вечер, серенькое небо нависало все так же низко, дул ветер с моря, и попросив кучера остановиться возле указанного дома, под частым косым дождем я выпрыгнул из дилижанса прямо в жидкую грязь.
Доктор Грей, уже совсем старый, встретил меня, сидя в глубоком кресле, и тут же послал прислугу за грогом. В неверном свете камина, согревая руки о горячую кружку, я жадно рассматривал его, стараясь найти знакомые черты. Получалось плохо. И прежде не отличавшийся здоровьем, теперь он страдал одышкой и передвигался с большим трудом.
- Как вы возмужали, мой мальчик, - сказал он с улыбкой, - совсем взрослый.
- Что с ней, сэр? - нервно спросил я. Глядя на него, я вдруг подумал, что приготовленная для Мэри речь была глупостью и прочувствованный разговор после долгой разлуки может и не состояться. Слишком поздно я пришел, слишком поздно сводить счеты.
По-видимому, доктор Грей отлично понял мое состояние.
- Очень слаба, но в полной памяти, - ответил он наиболее мягким определением из всех возможных, - я вижу, вы рветесь к ней. Обсохните немного и ступайте, я пошлю с вами Мэгги. После поговорим.
Моя тревога возрастала по мере пути, я все отчетливее чувствовал, что моим планам не суждено сбыться. И когда спустя полчаса, в сопровождении рослой медноволосой Мэгги, обутой в мужские башмаки, я добрался наконец до родного дома, я не узнал его, как раньше не узнал доктора Грея. Слишком многое изменилось, половина мебели была обновлена, мою бывшую комнату теперь занимала прислуга, и я не смог даже заглянуть туда, где провел самые горькие и самые сладостные часы своего детства. Я прошел прямо в спальню, где с высокой двуспальной кровати на меня посмотрела усталая старая женщина, самая главная в моей жизни.
Мэри не иссохла и не одряхлела, как я опасался, даже теперь она была еще недурна, и, пожалуй, не походила на смертельно больную, разве что глаза блестели подозрительно сильным, лихорадочным блеском.
- Кто здесь? - спросила она своим обычным голосом, чуть приподнявшись на подушках.
- Это ваш сын, мэм, - ответила молодая румяная сиделка, примостившаяся с вязаньем на стуле у ее изголовья.
- Кто?
- Это я... матушка, - с трудом сказал я, выступая вперед. Кажется, мои опасения начинали сбываться.
- Роберт? - четко произнесла она ненавистное мне имя. Даже отец всегда называл меня иначе.
- Да.
- Ну наконец-то, - удовлетворенно заметила она, снова откидываясь назад,- я рада, что ты приехал, Роберт. Джинни, посмотри, каков. Я сама его вырастила, ему не было и двух лет, когда умерла его мать, и мне пришлось взять всю заботу на себя.
- Да, мэм, - покладисто ответила сиделка, украдкой сделав мне знак молчать.
- Он был очень трудным ребенком, - продолжала больная, и в голосе ее я уловил прежние властные нотки, - избалованным, капризным, распущенным ребенком. Покойная мать успела его испортить. Веришь ли, он привык, что его чуть что берут на руки, что стоит ему захныкать, к нему тут же бросаются с утешениями. Заговаривал первым, влезал в разговоры старших, когда его не спрашивали. Не желал делать, что говорят, вечно пускался в споры. Привык хозяйничать в доме, всюду совать свой нос. И еще был страшно упрям, никогда не признавал вины, не желал просить прощенья...
Она беспокойно заворочалась на подушках и уставилась куда-то, но не на меня, а вбок, будто силясь разглядеть нечто за моей спиной. Потом снова заговорила.
- Видит бог, мне понадобилось все мое терпение. Я старалась сдерживаться, я напоминала себе, что он еще мал, что он сирота и дерзит мне не по злобе, а просто от недостатка воспитания. Но у меня не было выбора, Джинни. Он сам вынуждал меня к строгости. Когда ребенок трудный от природы, это еще полбеды. Но ребенок, избалованный в младенчестве, находится в страшной опасности. Он ни в грош не ставит взрослых, не думает ни о чем, кроме собственных прихотей, не понимает, что для него хорошо, а что дурно. Если вовремя не пресечь этого, он погубит и себя, и других.
- И еще он лгал, Джинни, - произнесла она убежденно, - лгал на каждом шагу. Я не могла его отвадить от этого, как ни билась. Но я, по крайней мере, старалась подать ему пример собственной жизнью. Да, мне приходилось его наказывать. Но я знала, что когда-нибудь он скажет мне спасибо за это. Ему не в чем меня упрекнуть. Не так ли, Роберт?
Говоря, Мэри все больше воодушевлялась. Под конец она снова начала привставать, опершись на руку сиделки. С каким-то лихорадочным исступлением она поднялась на подушках и вдруг схватила меня за рукав и запрокинула голову, пытаясь заглянуть в глаза:
- Скажи, это так? Ведь верно?
Она вся дрожала, и на последних словах ее тонкий голос сорвался. Сиделка, держа ее под локоть, выразительно посмотрела на меня и тихонько кивнула головой.
- Да, матушка, - ответил я.

-----------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2009-10-03 22:08:53)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

11

"Здравствуй, дорогая Ева. Прости, снова берусь за перо, не дождавшись ответа. Но мне больше и поделиться не с кем. Роби, как назло,  в отъезде, а из соседок, ты знаешь, со мной знаться никто не хочет. Все по старым счетам плачу, за три свои вольных года...
У нас беда случилась, и винить мне некого, кроме самой себя. Утром, как всегда, отвела Рози в школу, а  днем, во втором часу, явился ко мне мальчик с запиской от мисс Трихорн. Извиняется за беспокойство и просит зайти, по важному делу. У меня сразу сердце заныло, ты ж меня знаешь, трусиху, всегда я плохое думаю. Чуть не бегом побежала, благо недалеко. Захожу, сторож меня встречает, дети уж все разошлись, а в пустой классной сидят мисс Трихорн и моя Рози. Как меня увидела, так и глаза в пол. И тесемку от фартука на палец накручивает, это у нее плохой знак.
Учительница тут же ко мне, Рози велела в коридор выйти, а меня пригласила сесть. Вижу, она робеет, все смотрит на меня, да странно так, будто виновата, а заговорить не решается. Она, знаешь, тоненькая такая, бесцветная барышня, бледная немочь, я ее пожалела даже - век в девицах сидеть, с такой-то наружностью и характером... Наконец собралась и говорит:
- Миссис Браунинг, рада с  вами познакомиться, хоть и жаль, что при таких обстоятельствах.
Я говорю:
- А что случилось?
- Да вот сегодня Рози ваша ни с того ни с сего набросилась с кулаками на  Кэтрин Лоу, нос ей в кровь разбила. И теперь не хочет говорить, за что. Дети, кто рядом стоял, в один голос твердят, что Кэтрин ей ничего не сделала. И главное, та меньше и слабее, болеет часто, а Рози ваша сильная, и ростом бог не обидел...
Я только и смогла сказать:
- О Господи.
Она мне:
- Я думала, что Рози знаю, она девочка спокойная, разумная... Как же так...
Я говорю:
- Успокойтесь, мисс Трихорн, тут не ваша вина. Растет дочка, видно, отцовский характер начал сказываться.
Тут она потупилась и спрашивает тихо так:
- А что, ваш муж...
Я засмеялась даже - так она забавно глядела, ну точно ребенок испуганный:
- А вы как думали. Мистер Браунинг, хоть теперь остепенился, и то иной раз такое выкинет... А уж в молодости... Чуть что срывался, и начальству мог надерзить, и в драку ввязаться. Мне перед свадьбой мистер Найджел, друг его, и корабельный доктор, много чего рассказывали. Он же на флоте служил, там с этим строго. И в карцер его сажали, и пороли, а он отлежится и опять за старое. Сам мне сетовал  - когда, мол, меня несет, не могу остановиться, а там будь что будет...
Она и вовсе расстроилась, прямо слезы на глазах:
- Миссис Браунинг, нелегко вам признаться, но я не знаю, что делать. Рози мне теперь не доверяет, я с ней и так, и этак, молчит. Это после того случая, знаете...
- Да, - говорю, - знаю, муж рассказывал. Что поделаешь, дети есть дети, иногда приходится и строгость проявить. И коли она не хочет с вами говорить, это не ваша беда, а ее.
Она чуть вздохнула и говорит:
- Миссис Браунинг, оставить такое без последствий я не имею права. Инспектрисе я пока рассказывать не стала. Не может быть, чтобы Рози без причины так поступила. Что-то тут нечисто. Поговорите с ней сами, вас она послушает.
Ох, думаю, милочка, плохо же ты ее знаешь. Но виду не подала, встала и говорю:
- Спасибо вам, мисс Трихорн. Только не корите вы себя. Если всё так близко к сердцу принимать, то и молодой помереть недолго. Я поговорю с Рози. Авось получится.
Вышла я из классной, гляжу, моя разбойница в уголке жмется. Ничего я ей не сказала, поманила за собой, она и пошла, только не рядом, а поодаль. Так и дошли мы с ней до дома - я впереди, она следом, как нашкодившая собачонка. Вижу, понимает, уже хорошо, слава тебе боже.
Приходим, сажаю я ее  за стол. Сидит, глаза вниз, набычилась и руками за стул держится. Горе мое, и хлебнет же она с таким нравом... Вижу, дело серьезное, и ошибиться мне сейчас никак нельзя. Сажусь напротив:
- Ну вот что, дочка, надо поговорить. Знаю, отцу ты больше доверяешь, но сейчас его дома нет. Неужто мы вдвоем не разберемся? Ты у меня уже большая, умная, и мы с тобой как-никак не чужие. Ведь верно?
Вижу, она головы не подняла, но кивает так, чуть заметно.
- Я тебя родила, ты у меня на глазах выросла, характер я твой знаю. В жизни не поверю, чтоб ты просто так кого-то ударила. Говори, что случилось, подумаем вместе, как быть, чтоб такого больше не было. Ты же девочка, и кулаками тебе действовать не след.
Молчит, снова в стул вцепилась. О господи, думаю, ну почему не сказать? Боится, что ли? Ее дома сроду не наказывали, все словами, все по-доброму... Или теперь иначе придется?
Вспомнила я тут себя маленькой. Зря на Роби грешу, я ведь тоже не ангелом была, и никогда ни в чем не хотела признаваться. Но меня-то мать ненавидела, и я ее тоже... Неужели... Может, черт с ним, с признанием, пусть себе молчит, лишь бы и правда на меня зло не затаила. Не в этом же дело, а в том, как ей дальше жить. Теперь не остановишь - потом поздно будет.
- Рози, - говорю, - милая. Я же тебе не враг. Ну не хочешь - не говори. Пообещай только, что перед той девочкой извинишься и больше руки распускать не станешь. Я тебе верю, ты если сказала - сделаешь. И покончим с этим со всем, сядем ужинать.
И тут у нее слезы покатились, как горох, но за стул как держалась, так и держится. И головой мотает вправо-влево - нет.
И вот от этого стало мне, Ева, так худо, как никогда в жизни не бывало. И все на свете отдала бы, чтоб только этого не было, а сидели мы с ней за столом, пили чай и отцовскую поездку обсуждали - скоро ли вернется, да что привезет в подарок... Но чудес не бывает.
Вздохнула я тяжело и говорю:
- Ну, раз так, делать нечего. Отца дома нет, теперь я за тебя в ответе. Жди, сейчас вернусь.
И пошла во двор, к березке той самой... Отломила три прута. Иви, милая, а ты бы что стала делать на моем месте?! Ну скажи! А если она так и станет дальше расти, чуть что не по ней - и в драку? А если ей потом кто взрослый не понравится - что тогда, в полицию бежать, брать на поруки? Лучше уж так, дома...
Вернулась на кухню, она как сидела, так и сидит. И глаз не поднимает.
Я уже прошу ее:
- Рози, - говорю, - может, передумаешь?
Головой мотает - нет. Ну, тогда я села, притянула ее к себе, положила на колени. Молчит. Задрала я ей все, что полагается, заголила, смотрю - господи, тут и сечь-то нечего. Пересилила себя, стегнула, полоска красная налилась - молчит, дернулась только. Я еще, сильнее,- секу, а сама чуть не плачу. Полную дюжину отсчитала, она уже и в рубчиках, и дрожит вся, но так и не пикнула. И тут я бросила на пол розги и заревела в голос. Будь оно все проклято. Наклонилась, схватила ее в охапку, как есть, полураздетую, прижала к груди. И она меня не оттолкнула, обняла, и тоже слезы градом. Так и сидим, рыдаем вместе, а я раскачиваюсь и все твержу, как полоумная:
- Доченька... доченька...доченька..."

---------------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2013-04-17 14:01:20)

13

Роуз я решил пощадить и не посвящать в детали. Мы с ней и так жили в постоянной готовности, встретив знакомых на улице, не получить ответа на приветствие, или во время церковной службы поймать на себе косой взгляд, или в иной форме вновь и вновь быть призванными к ответу за старые грехи. Пилюля была горькой, но все, что нам оставалось - это проглотить ее и постараться поскорее забыть.
Однако ребенок - дело другое. Рози ничего не сделала и не должна страдать из-за того, что ее отец и мать не удосужились обвенчаться чуть пораньше, дав всему городу пищу для слухов.
Что касается остального, о чем, я уверен, почти не скрываясь шепчутся соседи за нашей спиной... Подумав об этом, я кисло улыбнулся. Что ж, я знал, на что иду, Роуз перед свадьбой поведала мне всё. Но порой это было слабым утешением. Женившись на ней, я попал в положение здорового человека, связавшегося с заразным больным. Честь мужа, как считалось веками, находится у жены под юбкой, и все ее прошлые вольности отныне пятнали и меня, делая в глазах людей если не рогоносцем, то по крайней мере жалким подкаблучником, простившим женщине то, чего мужчина прощать не должен. Иногда, в минуты срыва, я был близок к тому, чтобы припомнить Роуз ее послужной список.
Скрипнув зубами, я заставил себя думать о деле. Следует сегодня же сходить поговорить с учительницей. Все ей объяснить и попытаться придумать что-то, чтобы подобное больше не повторилось. Должен же быть какой-то выход. Мисс Трихорн - разумная, просвещенная женщина, она должна понять... Она должна...
Черт. Плохо дело. Если одно ее имя, даже не провзучавшее вслух, так выбило меня из колеи... Но кто-то должен пойти. Нет, только не Роуз, хватит с нее и остального. Придется все-таки мне.
Утром я собрался, как обычно, на службу, и моя жена, обычно такая проницательная, ничего не заподозрила.Я ни слова не сказал ни ей, ни дочери. Весь день я ни о чем не думал, кроме дела, и не поднимал глаз от конторки, так что мистер Доу мог бы мной гордиться. Я был на удивление спокоен, точен и скуп в движениях, только дважды поймал себя на том, что рисую на полях делового письма округлые гребни волн и ялики под выпуклыми парусами. Скомкав испорченные чистовики, я поспешно выбросил их в корзину для бумаг. И больше в тот день ничего такого не повторилось.
Я уже вполне овладел собой и мог ручаться, что при встрече не позволю себе никакой бестактности. Просто не буду подходить близко, или стану смотреть в сторону. Поразмыслив, я взял из подставки одно из перьев, отрезал кусок длиной в дюйм, старательно заточил его с обеих сторон и сунул в карман. Если во время разговора сжать такой в кулаке, да покрепче, все мысли быстренько повернут в нужную сторону...
Но чем ближе к вечеру, тем сильнее я нервничал. Ну хорошо, положим, я смогу соблюсти приличия. Уже не уверен... Но допустим... допустим. Но что она?
Еле дождавшись окончания присутствия, я откланялся, взял свою палку и поспешно вышел, левой рукой застегивая сюртук. До школы было минут двадцать пути, и времени для раздумий оставалось мало.
Я дал слово мисс Трихорн, что больше ее не побеспокою. Что она скажет, увидев меня снова? Каким жалким лепетом покажутся ей все мои оправдания. Подумает, что я просто использовал удобный предлог. Обычная мужская тактика - осаждать женщину, недостаточно твердо сказавшую "нет", до тех пор, пока она, ослабев от натиска, не произнесет заветное "да"...
Споткнувшись на ровном месте, я остановился. Сама такая возможность, даже упоминание о том, что она может так подумать, было нестерпимо. И в то же время меня одолевало какое-то злорадное любопытство - и страстное желание узнать, чем все закончится.
Но когда, раздираемый сомнениями, я приблизился к зданию школы, то обнаружил на месте только сторожа, навешивающего на дверь замок. Я опоздал.
- Скажите, любезный, - произнес я, опустив два пальца в карман, - давно ли ...эээ... давно ли все разошлись?
- С четверть часика, сэр, - ответил он, внимательно следя за моей рукой, - может, еще нагоните. А нет, так домик сразу за холмом, второй на улице... не ошибетесь, сэр.
От его понимающего тона меня передернуло, будто я и правда замышлял непристойное. Мрачно сунув ему шестипенсовик, я развернулся и последовал в указанном направлении.
Очень скоро я понял, что переоценил себя. Силы кончились уже на полпути - за последние годы я отвык от такой нагрузки, набрал лишний стоун веса, да и проклятая нога досаждала все сильнее. Кое-как обогнув холм по западному склону, я был вынужден остановиться, чтобы передохнуть. Потом огляделся по сторонам. Было еще довольно светло, дорога до первых домов просматривалась отчетливо. Она была пуста.
Стиснув зубы, я дождался, пока дыхание выровняется, а затем двинулся дальше, уже сильно припадая на правую ногу.
Когда я достиг своей цели, начинало темнеть. Поравнявшись со вторым на улице домом, я поднялся на крыльцо и постучал. Потом еще раз. Еще. И наконец обратил внимание, что в его окнах не горит свет. Может, не здесь?
Подойдя к соседнему дому, я постучал в дверь. Долгое время было тихо, так что я уже засомневался, слышали ли меня, но как раз когда я поднял руку, чтобы постучать вновь, дверь приоткрылась.
- В чем дело? - неприветливо спросила стоящая на пороге немолодая особа, из-под локтя которой высовывались две любопытные детские физиономии - мальчик и девочка.
- Прошу прощения, - выдавил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, - не в том ли доме проживает мисс Трихорн?
- А вы сами кто будете?
Я не успел ответить.
- Там, там, - защебетала белокурая малышка, с виду ровесница Рози, тыкая пальчиком в нужную сторону, - вам чего надо? Хотите, я передам?
- Это еще что такое, - возмутилась женщина, перенося свое недовольство на дочь, - а ну марш домой!
Дверь захлопнулась. Я остался один на крыльце, ошеломленный и растерянный.
Сторож подшутил надо мной? Вряд ли, да и зачем ему... Или она пошла не домой? Куда же, зачем? Или мы просто разминулись?
Спустившись с крыльца и бросив на дом прощальный взгляд, я заковылял обратно. Дорога до холма на этот раз заняла вдвое больше времени. Западный склон, еще немного освещаемый заходящим солнцем, был так же пуст. Может быть...
С восточной стороны уже наступали сумерки, и мне пришлось при каждом шаге ощупывать дорогу палкой, чтобы не споткнуться. Зацепившись одеждой за куст можжевельника, я выругался и обернулся назад. И тут увидел ее.
Мисс Трихорн сидела на траве чуть поодаль, склонив голову на плечо и глядя себе под ноги. Я все понял раньше, чем успел добежать до нее, тяжело налегая на палку. Задыхаясь, обливаясь потом, я остановился перед ней. Лицо у сидящей было задумчивым и сосредоточенным, а кожа уже приобрела голубоватый оттенок, которого никогда не бывает у живых.

----------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2009-10-17 22:06:51)

15

- Cадитесь, мистер Браунинг.
Хозяин кабинета кивает при моем появлении и указывает на кресло для посетителей. Он молод, ненамного старше меня, крепок и широк в плечах, лоб высокий, сальные черные волосы зачесаны назад, лицо некрасивое, умное и энергичное. Перед ним на столе растрепанная пачка бумаг, чернильница и песочница - все в полном беспорядке. Сбоку примостился небольшой поднос с давно остывшей чашкой чаю и нетронутым печеньем в вазочке. Дешевая сальная свеча оплывает в канделябре, рядом валяется обкусанный окурок сигары.
- Как ваша нога, мистер Браунинг? - спрашивает человек за столом.
- Спасибо, лучше, - вру я.
- Очень хорошо. Потому что, возможно, нам придется еще раз наведаться на место происшествия. Но об этом после.
Он откидывается в кресле, рассматривая меня внимательно, но не враждебно.
- А сейчас я попрошу вас еще раз изложить мне все события того вечера. Шаг за шагом. Я понимаю, как вам это тяжело... Но тем не менее.
- Ничего, сэр.
Он кивает, не спуская с меня глаз.
- Покойная была хорошей женщиной.
- Да...сэр.
- Полагаю, вы, как и я, хотите, чтобы справедливость восторжествовала.
- Да.
- Тогда давайте еще раз попробуем восстановить общую картину. Вы ушли со службы в пять?
- Да, сэр. В это время обычно заканчивается присутствие.
- А к школе подошли в половине шестого?
- Чуть позже, наверное... там по-хорошему минут пятнадцать пути, но...
- Не надо, мистер Браунинг. Я понимаю.
Я чувствую к нему благодарность за то, что он не упоминает вслух о моем увечье.
- Итак, вы застали на месте только сторожа. И он вам сказал, что мисс Трихорн уже ушла.
- Да, - киваю я, стараясь не вспоминать сальную улыбку, с которой сторож опустил в карман мои шесть пенсов.
- Вы решили, что успеете ее нагнать?
Не успел, отвечаю я про себя. Не успел.
- Да, сэр. Разговор был важный, понимаете... - незаметно для себя я начинаю оправдываться, я чувствую, что мой голос звучит почти просительно.
- Ваша дочь училась у нее?
- Да, сэр.
Он сам подсказвает мне пристойное объяснение той настойчивости, чтобы не сказать хуже, которую я проявил в тот вечер. Женатый мужчина не должен выслеживать после работы учительницу, которая уже сложила с себя служебные обязанности и превратилась в обычную незамужнюю молодую особу. И тем более он не должен искать с ней встречи наедине в пустынном месте в темное время суток. А если он все-таки это сделал, то либо имел на нее виды, либо...
- В котором часу вы постучались в дом к миссис Барри?
- Не помню...
Это была правда, и выпалил я ее автоматически и не думая. Но в прошлый раз, кажется, я назвал время с точностью до минуты. На всякий случай, чтобы звучало убедительней. А теперь забыл. Плохо дело, запоздало понимаю я. Я слишком размяк, доверился незнакомому человеку, от которого зависят моя жизнь и свобода...
Но мистер Алджернон, второй раз за вечер, случайно или нарочно, делает вид, что не заметил моей оговорки, или не придал ей значения.
- В начале седьмого, если я не ошибаюсь. Это время вы назвали на прошлом допросе. И миссис Барри показала то же самое.
- Так, сэр, - поспешно отвечаю я, пряча под стол вспотевшие ладони.
- Вы спросили, где проживает мисс Трихорн?
- Нет, я спросил, не в этом ли доме, и сам указал...
Мистер Алджернон задумчиво кивает. Разница между первым и вторым утверждением очевидна. Первый вопрос мог бы задать злоумышленник, рыскающий в поисках своей жертвы. Второй - простое уточнение уже известного адреса. Ничего подозрительного.
Господи, понимаю я вдруг, да я же боюсь, хотя знаю, что невиновен, и веду себя так, как если бы за мной и впрямь что-то было...
- Скажите, - произношу я, еле ворочая пересохшим языком, - как ее убили?
- Свернули шею, так утверждает врач. К сожалению, сделать это было совсем нетрудно, при ее-то сложении, особенно если знать, как.
Мистер Алджернон слегка меняется в лице, рот его кривится. Наверное, ему, как и мне, тягостно вспоминать зрелище, которое... нет, хватит, иначе я сорвусь.
- Как вы думаете, - спрашивает он внезапно, - у нее могли быть враги?
- Не знаю, - растерянно отвечаю я, обрадованный, что разговор зашел о другом, - вы кого-то подозре...
- Простите, это не подлежит обсуждению, - суровеет он, - отвечайте на вопрос, если вам есть что сказать.
Его неожиданно резкий тон заставляет меня вспомнить старые добрые флотские времена и отрезвляет не хуже вылитого на голову ведра холодной воды.
- Какие же враги... - начал я и осекся. Я подумал, что почти ничего не успел узнать о ее жизни - и теперь уже не узнаю.
- Вы что-то вспомнили? - спросил он, снова закуривая свой огрызок сигары.
- Нет, ничего, - поспешно произес я, - ничего.
Я снова соврал. Но имя, пришедшее мне на память, решительно не годилось для ответа. Я не хотел выставить себя дураком, заявив, что единственный известный мне человек, который мог бы желать зла мисс Трихорн, носит имя Джек Картрайт и насчитывает около десяти лет от роду.

----------------------
продолжение следует

17

Со мной творится неладное. Придя вечером домой, я сел на скамеечку в прихожей переобуться, да так и застыл с сапогом в руке. За ужином дважды подносил ко рту стакан, не замечая, что он пуст. Роуз хмурится, но молчит. Опыт замужества у нее немалый, и она мудро предпочитает не вмешиваться.
Потом был еще один разговор в детской. Попытки добиться от Рози объяснений. Я беседовал с ней, досадуя на ее упрямство. Против обычного, сегодня моего терпения хватило ненадолго. Это и неудивительно, когда пытаешься говорить об одном, а мысли заняты свосем другим.
Мы не сидели в обнимку, как обычно. Для себя я поставил стул в изножье ее кровати. Я пытался держать дистанцию в надежде, что это ее образумит и скорее заставит признаться.
- Рози, - сказал я под конец, - так не пойдет. Хватит упрямиться. Лучше не лги, я все равно пойму. Я могу читать твои мысли, ты знаешь это?
Нет, она не знала. Подняв голову, она испуганно уставилась на меня.
- Да, могу. Я умею узнавать, правду ты говоришь или нет.
Не выношу этого взгляда, обычно я готов на что угодно, чтобы она не глядела так. Не выдерживаю я и сейчас.
- Ну хватит, полно дуться, иди ко мне, милая...
Полушутя, стараясь затушевать неловкость, вызванную моей неожиданной строгостью, я потянулся к ней. Но Рози, внезапно вскочив с кровати и увернувшись от моих протянутых рук, выбегает из детской.
Ничего страшного, уверяю я себя на пути в кухню, пусть знает, что я могу и сердиться, невозможно же воспитывать одной лаской. И тут же морщусь, припомнив, что в последнее время это соображение приходит мне на ум слишком часто.
На кухню идти не хочется, там я буду не один. Хочется в спальню. Но Роуз просила после разговора с дочкой непременно вернуться и рассказать, как все прошло. Умом я понимаю, что Рози права, с девочкой могло случиться худое. Если есть хоть небольшая вероятность этого, мы не имеем права ей пренебрегать, на то мы и родители. Но все же сержусь на такую задержку, твердя себе, что ребенок есть ребенок, мало ли какие у нее могут быть причуды или пустяковые переживания. Может, получила низкий балл. Может, кто из одноклассников заметил дырку у нее на чулке, вечно она падает и рвет их. А теперь уверена, что об этом все будут помнить и через двадцать лет...
Над деревянной лоханью вьется густой пар. Роуз, стоя у стола, моет посуду. Молли, опустившись колени у кухонной плиты, выгребает золу. Я сажусь за стол и жду, раздражаясь все больше и больше.
В море приходилось иногда по полсуток дожидаться, пока позволят пообедать. Было в моей жизни время, когда я вместе с ребятами надрывался у шпиля, вытягивая якорь, в холод, на студеном ветру, лезущем в нос и рот и не дающем вдохнуть. Тогда мне и в голову бы не пришло жаловаться. Слишком размяк, снова повторяю я про себя, избаловался, черт, ну когда они наконец закончат...
- Спасибо, Молли, - произносит моя жена, видимо что-то почуяв, - можете идти, дальше я сама управлюсь.
Молли, присев, удаляется, не сказав ни слова и не подняв глаз ни на меня, ни на Роуз. Атмосфера, установившаяся в кухне, понятна ей так же ясно, как и полученное распоряжение. Истинное счастье иметь чуткую и немногословную прислугу. Мы, не сговариваясь, провожаем ее взглядами.
Оставшись с Роуз один на один, я вынужден перенести внимание на нее.
- Что ты хотела, Роз?
- Ты же обещал разузнать, что там у нее случилось.
- Не получилось, - винюсь я, - молчит.
- Ну что же это такое, я думала, тебе она скажет...
Я, смешавшись, опускаю глаза.
- Может, там и нет ничего, - бурчу я, машинально наматывая на палец бахрому скатерти в точности так, как это делает моя дочь.
- Роби.
- Ну что? - уже раздраженно спрашиваю я.
- Что с тобой такое? - наконец решается она на прямой вопрос.- Тебя будто нет здесь, как со стенкой разговариваю...
Я, опомнившись, поспешно выпускаю скатерть. Должно быть, вид у меня сейчас виноватый.
- Ну что случилось, горе ты мое? - спрашивает Роуз точь-в-точь таким голосом, каким она обращалась к двухлетней Рози, с ревом бегущей по комнате в ее объятия.
Что я могу ей сказать? Такое немыслимо произнести вслух, такого не потерпит самая любящая, самая покладистая жена. Просто сейчас мне не до нее. Сейчас я с удовольствием забыл бы и о ней, и о дочке, и обо всем этом проклятом домашнем мире с его вечными заботами. Для меня время будто остановилось, с той минуты, когда я увидел покойницу, сидящую в мокрой траве на склоне холма и глядящую на меня задумчивыми глазами. И то, что я видел ее в гробу, и что присутствовал на похоронах, ничего не меняет. Я знаю об этом, но не желаю знать. Должно быть, я схожу с ума.
Я хочу ее видеть. Я хочу ее видеть. Теперь я не растерялся бы, как раньше, теперь нашел бы нужные слова и смог придать голосу убедительность. Пусть нам не суждено было быть вместе... Но как смириться с тем, что я никогда не смогу хотя бы дотронуться до нее. Обнять, поцеловать, ничего не требуя - так, как я целовал бы Рози. Прижаться щекой к щеке, сказать наконец то, что должен был сказать тогда, в классной, да не хватило смелости. А теперь поздно.
Но есть и еще кое-что, второе по счету, но не менее важное. Я должен узнать, что тогда случилось. Найти того, кто это сделал, и вернуть ему долг. Наверное, тогда я смогу... Нет, не смириться с тем, что произошло - но перевести дух, оглядеться по сторонам и заставить себя жить дальше. Ей уже все равно, но мне - нет.
Кто же, кто? О ком я подумал давеча, когда мистер Алджернон спросил, были ли у нее враги?
Джек Картрайт. Вздор. Может ли ребенок, пусть даже крупный и сильный... И потом , одно дело - пролить чернила на платье, подставить подножку, но своими руками сдавить женскую шею и услышать, как хрустнут позвонки...
И зачем? Не она его главный обидчик. Чтобы избавиться? Но теперь ее место займет другая - наверняка более решительная и менее щепетильная особа, которая времени на уговоры тратить не станет... Зачем ребенку...
И тут, к немалому удивлению Роуз, я внезапно встаю из-за стола, одергиваю сюртук и направляюсь в прихожую.
- Я скоро, милая, - говорю я как можно беспечнее, подхватывая плащ и на ходу надевая шляпу, - пойду пройдусь.
И, не дав ей возразить, беру стоящую в углу палку и ретируюсь, поспешно захлопнув за собой дверь. Надеюсь, когда-нибудь потом Роуз простит меня.
Оказавшись за порогом, я глубоко, с наслаждением вдыхаю вечерний воздух, застегиваюсь на все пуговицы и пускаюсь в путь, тяжело налегая на палку. Я знаю, куда идти.
Джек Картрайт - десятилетний ребенок. Но у него есть отец. Скандалист, горький пьяница, человек с дурной репутацией, проживающий совсем неподалеку от того места, где все случилось.

----------------------
продолжение следует

19

"Здравствуй, дорогая Ева. Если бы ты знала, как мне всё осточертело. Всё разом. И сгоревший по недосмотру окорок - оставила на огне, ушла в лавку, а вернувшись, обнаружила мерзкий чадящий остов, от которого провоняла дымом вся кухня... Сама виновата, дура, забыла начисто, привыкла во всем полагаться на Молли, а она взяла день свободный... И вообще все на свете надоело. Черт бы побрал такую жизнь.
Ева, ну ты скажи, я  часто жалуюсь, или многого хочу, или просто дурь накатила? Не знаю. Но мне теперь все плохо и все не так. Роби стал злой, нервный, окликать приходится по два-три раза. А дозовешься - еще и орет, что помешала. Все думает о своей ненаглядной. Кажется, век бы не вспоминала, а теперь просто имени ее слышать спокойно не могу. Даром что мертвая, а мне живой встала поперек дороги.
Знаешь, я шесть лет все терпела, только бы его не обидеть, только бы мир был в доме. Не хотела, чтоб у меня с ним началось то же, что с покойным Джоном было. Как могла его оправдывала - мужчина, что поделаешь, да и без моря тоскует, тяжело ему... Держала себя в руках, обиды прощала, гордость свою спрятала в карман... И вот оно как вышло.
Так какого черта было стараться, может, он терпения моего и не замечал? Может, думал, что это само собой разумеется? И кому мне теперь предъявить счет?
Ну, бывают, бывают просветы. Вроде бы вчера он переменился - ненамного. Ни с того ни с сего встал и ушел куда-то на целый вечер. Вернулся - лицо спокойное, у него, когда злится, рот поджат, сразу видно, а тут отпустило. Будто узнал что-то хорошее, или обнадежили его, или просто вспомнил, что ему всего двадцать пять, и полжизни впереди, что есть у него дом, где его любят и ждут, что мы с Рози в нем души не чаем...  А может, все-таки совесть проснулась?
Господи, я всегда так радовалась, когда он приходил домой веселым, поболтаем о пустяках, посмеемся вместе, хоть вспомнить, что я ему жена... А теперь по-другому. Ему если и бывает хорошо, то я в стороне. Не подпускает. Я и не трогаю, давно поняла, жаловаться - только хуже, мужчины этого пуще огня боятся... Вот и все, на что мой брачный опыт сгодился.
И еще одно, даже не знаю, как сказать. Рози говорить перестала. Вообще. С тех пор, как он с ней потолковал, хотел узнать, что случилось. И, видно, нашла у них коса на камень. Теперь она просто молчит и в сторону смотрит, а потянешься к ней - убегает. Такие дела.
Показали бы мне меня саму лет так шесть назад - волей-неволей бы призадумалась. И вот что я хочу тебе сказать. Деваться мне некуда, назад хода нет, и от меня зависят два родных человека. Но жить для других, а не для себя я больше не хочу. Вот только не знала, что я такая не одна на свете.
Знаешь, та женщина, о которой ты пишешь, как ее - Олимпия... Олимпия де Гуж. Ну что тебе сказать. Конечно, французы они французы и есть, тем более что это было в революцию, когда люди вообразили, что им все можно...Так вот, она, может быть, хватает через край, кое-что из сказанного ею, ей-богу, я теперь могу понять. Особенно вот это:

Мужчина, способен ли ты быть справедливым?
Этот вопрос задает женщина, и ты не отнимешь у нее этого последнего права. Скажи мне, что дает тебе власть угнетать мой пол? Твоя сила? Твои таланты? Взгляни на Создателя в его мудрости, окинь взором все его величие; ищи, проверяй, и разгляди, если сумеешь, два пола в управлении Природой. Везде найдешь ты их едиными, всюду они сосуществуют в гармонической близости в этом бессмертном творении.

Все это верно. Если не считать одной очень важной вещи. Ева, ты женщина умная. Согласись, что, если начистоту, равенство волнует только тех женщин, которые немолоды, нехороши собой и - главное - не имеют рядом мужчины, который бы о них заботился, любил и ублажал в постели. Дай мне всё это - и я забуду о неравенстве перед законом и обо всем таком прочем.
Правда, это только до тех пор, пока я не лишусь молодости, красоты и вместе с ними мужской заботы. А что дальше? А если дети пойдут? Вот тогда равенство точно бы не помешало. Так что эти "новые" француженки и американки, о которых ты пишешь, в конце концов все-таки выходят правы.
И еще мне нравится, что она не пытается отмалчиваться там, где очень бы хотелось. Храбрая баба, такое сказать вслух и без принуждения:

Брак – это могила доверия и любви. Замужняя женщина может безнаказанно подкидывать бастардов своему мужу, и также давать им богатство, которое им не принадлежит... Женщины причинили вреда больше, нежели блага. Их жребием были принуждение и лицемерие. Яд и меч одинаково повиновались им; они властвовали в преступлении, как и в благодеянии. Французское государство в особенности веками зависело от альковного правления женщин; у кабинета не было тайн от их любопытства; посланники, военачальники, министры – все было подчинено алчности и честолюбию этого пола.

Ну, это не про нас... но, в общем, да, верно. Только мне раньше как-то и в голову не приходило о таком задумываться. И опять же, признать, что ты за что-то в ответе, и отказаться пользоваться чем-то, если совесть говорит, что это дурно... Не знаю, наверное, для этого надо быть сумасшедшей. Скажи, а эти женщины, они думают, что если бы мы встали с мужчинами вровень, то и правда стало бы лучше? Чего они хотят, собственно, и как этого думают добиться? Неужели в жизни еще может быть что-то другое, кроме того воза, который мы все, что мужчины, что женщины, тянем, подобно волам, день за днем, и даже не смотрим уже на привычного спутника, идущего с нами в одной упряжке?"

--------------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2009-11-19 23:35:04)

21

- Да что с вами сегодня, мистер Браунинг?
"Специальный констебль", широкоплечий молодой мужчина с дешевой сигарой в зубах, встает из-за стола и склоняется ко мне, демонстрируя коричневые от табака зубы. Мистер Алджернон окликает меня уже явно не в первый раз, и в его голосе звучит неприкрытое раздражение.
Мотнув головой, я возвращаюсь к действительности.
- Простите.
- В чем дело?
- Ни в чем.
- Поправьте меня, если я ошибаюсь. Это касается вашей дочери?
- Откуда вы...
- Начальник полиции, мистер Браунинг, обязан знать, что происходит во вверенном ему городе. Иначе грош ему цена.
- Вы говорили с мисс Мейсон?
- Нет, зачем привлекать к себе внимание. Один из ее учеников - сын моих соседей, ребенку всегда льстит, когда взрослый человек согласится поболтать с ним. И не глядите на меня таким испепеляющим взором. У каждого ремесла есть свои темные стороны. Кем вы служили на флоте?
- Боцманатом... - выдавливаю я, уже понимая, к чему он клонит.
- Значит, вам не нужно объяснять, что иногда для благих целей приходится применять неприятные меры. Поверьте, я ни в малой мере не желал задеть ваши чувства. Я понимаю, прежде всего вы отец и только потом свидетель в деле об убийстве ни в чем не повинной женщины. Но мы с вами ни на шаг не приблизимся к достижению нашей цели, пока голова у вас занята другим.
- Простите, - повторяю я угрюмо.
- Скажите, что сейчас с вашей девочкой? Ей лучше?
- Боюсь, что нет, сэр. Вчера... мисс Мейсон была так любезна, что сама проводила ее до дома и все нам рассказала. Мы с женой сразу же послали за доктором.
- И что он сказал? - спрашивает мистер Алджернон, вновь подавшись вперед.
- Можно сказать, что ничего, сэр. Пытался говорить с ней и в нашем присутствии, и наедине, но... Единственное, что он мог сказать... вроде бы ее что-то сильно напугало, так сильно, что лишило речи. Что-то такое, с чем она не может смириться...
- Когда это началось?
- Вчера, в школе, до этого она еще разговаривала, хоть и неохотно... и в руки не давалась...или нет, погодите. Раньше, дня за два до того, она вернулась домой сама не своя, позже обычного, и, по словам жены, сразу ушла к себе, легла в кровать и из нее слова было не вытянуть... Говорила, что устала, что хочет спать... а ее сроду в постель не загонишь...
- Успокойтесь, мистер Браунинг. Ну что вы...
- Простите... я уже и так с ней, и этак... раньше она мне доверяла, а теперь... даже в глаза не смотрит...
- Обычно она вам все рассказывала?
- Конечно. Если бы ее напугали, я бы первый об этом узнал. А тут...
- Когда, вы сказали, это случилось?
- Тому два дня, точно. Аккурат в тот же вечер...
Мы с мистером Алджерноном молча смотрим друг на друга.
- Вы думаете... господи... Рози...
- Успокойтесь, мистер Браунинг. Если до сих пор с ней ничего не произошло, значит, самое страшное позади. Наткнись она на злоумышленника и захоти он избавиться от нее, это - простите - уже бы случилось.
- Кто... кто эта сволочь...
- Успокойтесь, сказано вам. Может быть, мы заблуждаемся. Мало ли чего могла испугаться шестилетняя девочка? Темноты, шороха в кустах, уличных мальчишек...
- Тогда почему она молчит?!
- Мистер Браунинг. Послушайте. Я не имею права требовать от вас этого, тем более в таких обстоятельствах. Но, может быть, вы позволите мне нанести вам визит и попытаться поговорить с ней. Разумеется, в вашем присутствии. Дети обычно мне доверяют. Может быть, этот разговор мог бы оказаться полезен не только для следствия...
- Нет.
- Дослушайте меня, пожалуйста. Если мне удастся... если девочка преодолеет свой страх, возвожно, вместе с ним отступит и немота...
- Нет. Нет. Я не позволю втягивать в это дело Рози. Хватит с нее.
Мистер Алджернон устало вздыхает и запускает пальцы в свою сальную шевелюру.
- Ну хорошо. Не будем больше об этом. У меня есть еще кое-какие соображения, которые я хотел бы обсудить с вами. Возвращаясь к нашему предыдущему разговору...
- Вы хотите знать, о ком я тогда пытался вам сказать, но струсил?
- Именно, Браунинг. Вы плохо умеете лгать, и - прошу прощения - иногда ваши чувства открыто написаны у вас на лице.
А еще вы не умеете держать удар и обидчивы как младенец, добавляю я мысленно в свой адрес.
- Ладно. Я и правда не хотел говорить. Есть тут у нас один человек... Пьяница, буян, картежник, много чего про него говорят. Вдовец, бирюк, сын растет безнадзорным...
- Мистер Эдвард Картрайт.
- Вы и правда даром времени не теряете.
- Доводилось встречаться раньше. И мой предшественник весьма тепло о нем отзывался. С законом давно не в ладах, вроде и контрабандой баловался, и сбытом краденого... зацепиться пока не за что.
- Его никогда еще не ловили за руку?
- Все когда-нибудь бывает в первый раз, мистер Браунинг.
- Вы думаете... вы думаете...
- Пока ничего не могу утверждать. У меня нет фактов, нет свидетельских показаний, есть только подозрения.
- Вы пробовали установить за ним слежку?
- Он не так глуп, мистер Браунинг. Он родом не из бедной семьи, получил порядочное образование и достаточно разбирается в юриспруденции, чтобы не дать себя в обиду. Он может открыто насмехаться надо мной при встречах, и мне нечего будет сказать в ответ.
- Черт.
- Вполне с вами согласен, но таковы правила. Пока остается только сохранять хорошую мину при плохой игре.
- Знаете что...
- Да?
- Знаете... - решаюсь я, - если и правда поможет...
- Вы позволите мне поговорить с вашей дочерью?
- Не вы. Не надо. Но я обещаю сделать все, что в моих силах.

----------------------
продолжение следует

23

- И сколько душу ни трави,
Не вытравишь несчастья -
Враждуют в сердце две любви
И сердце рвут на части.
Не выбрать в жизни пеленга,
С самим собою в ссоре.
Милее море с берега,
Милее берег с моря.

Мы с Рози сидим на большом пологом валуне, подстелив мою рабочую куртку. Холодно, ветрено, у ног плещется нечистая прибрежная вода, полная всякого сора и затянутая серой пеной. Но мы смотрим не туда, а дальше, на бутылочно-зеленую воду залива, туда, где в паре миль от берега прыгает на волнах еле различимая рыбачья шхуна.
- Погодка мерзкая, это да, милая. От такого ветра качка бывает самая тяжелая - не так чтобы с ног валило, зато все время по-разному. Только приноровишься, что мотает с боку на бок - она в килевую переходит, взад-вперед, направление меняет, понимаешь? И так без перерыва, часами, днями, как повезет. В первый раз я провалялся пластом не помню сколько, думал, помру, а кругом смеялись... Потом стал привыкать. Новичку на это требуется где-то от недели до двух. А бывают такие бедолаги, что вообще не могут привыкнуть - помоги им бог... Так что мне, выходит, еще повезло.

Опять ревун кричит во мгле,
И видимость плохая.
Ты от земли плывешь к земле,
Скучая и вздыхая.
Кто скажет нам уверенно,
Где радость, а где горе?
Милее море с берега,
Милее берег с моря.

- Знаешь, что на борту самое тяжелое? Работа - само собой. Ходишь вечно мокрый, спина трещит, пальцы ломит, руки не слушаются.... Но к этому привыкаешь. Рано или поздно. Хуже другое - ты там чужой. Для начальства ты - расходный материал, пока надрываешься - живи. Команда - здоровые мужчины, злые как черти, кого насильно загребли, кто от долгов бежал, половина из тюрем, слава богу, если внимания на тебя не обращают... Думал, хоть среди мальчишек иначе, все свои, все товарищи по несчастью. Куда там. От матросни хоть улизнуть можно, от своих - никак. Все уже опытные, все давно знакомы, а кто и земляки, держатся друг друга. А ты один. И в команде новичок, ни силой, ни ростом, ни характером не вышел. Да и пришел поздновато - начинать надо в двенадцать, лучше в десять...
Рози молча кивает, прислонившись ко мне. И я сразу понимаю, что все эти вещи прекрасно ей знакомы, пусть - пока - только из школьного и дворового опыта. Она еще живет дома, у родителей под крылышком, проводит среди сверстников только полдня, но что такое быть изгоем, ей объяснять не надо.
Ободренный успехом, я осторожно продолжаю:
- И знаешь, как я там уцелел? Чистое везение. Пожалел меня один взрослый, он там боцманом служил (о том, с чего началось наше с Найджелом знакомство, я предпочитаю не распространяться - да иначе оно и случиться не могло, с чего бы еще ему обращать на меня внимание...) Видел, что мне туго приходится, вечно все в куче, а я один в стороне жмусь (о попытке выпрыгнуть за борт говорить не хочу тем более, не хватало еще ребенку подкидывать такие мысли...) В общем, пригрел, обнадежил, стал учить помаленьку всему, что боцманский помощник знать должен... И меня уже не трогали. Выделять, правда, не выделял, оно и правильно, на меня бы ребята зуб заимели. Работал как все, получал, если что, как все... И учился, не за страх, а за совесть - понимал, что другого шанса не будет. А когда исполнилось восемнадцать, стал его помощником. Знаешь, которые на корабле порядок поддерживают, за командой приглядывают, ну и вообще... (здесь я опять замялся, не желая посвящать Рози в некоторые подробности своего ремесла). Главное - стал человеком. Я ведь тогда, в начале, не мог понять, почему он мне помогает. Потом понял. Он не одно поколение таких, как я, повидал. Знал, что если сейчас не помочь, не вытащить - пропаду. Были у нас на борту такие пропащие, на кого уж все рукой махнули, самая шваль. Или спился бы, или проворовался, или еще что похуже, с моим-то характером...
Тут я поспешно останавливаюсь, чувствуя, что меня опять занесло не туда. Тщательно прочистив горло, я неожиданно для себя добавляю:
- И вот ведь что чудно, милая. При всем том, не поверишь - тянет обратно. Ты там... - я замялся, подыскивая слово, -  свободен. Хотя и повязан по рукам и ногам, и начальство вздохнуть не даст, и за нижними чинами только успевай приглядывать...  Но что-то есть там такое, чего нет на суше. Все-таки свобода, по-другому не скажешь. Пусть ты не один свободен, вместе со всеми - но несет же вас всех куда-то, авось и вынесет... Вот так, дочка.
Не зная, что еще добавить, я замолкаю. Я же совсем не это хотел сказать, я должен был доходчиво объяснить ей, что она уже большая, что родители жалеют, но жизнь не пожалеет никого, будь ты взрослый или дитя  - вечно прятаться не получится...
И тут Рози слегка отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и вдруг внятно произносит:
- Вы хотите опять туда вернуться?

-----------------------
продолжение следует

25

Господи, как хорошо.
Я как будто сбросил сразу весь груз забот, что лежали на мне последнее время, тяжестью придавливая к земле. Я неторопливо иду по главной улице городка, направляясь в сторону полицейского участка. Но не мистер Алджернон занимает мои мысли. Более того, я не думаю сейчас ни о Рози-большой, ни даже о Рози-маленькой, и уж тем более не о каком-то там Картрайте. В нагрудном кармане куртки у меня лежит сложенное вчетверо письмо.

"Здравствуйте, мой мальчик. Не солгу, если скажу, что чертовски рад был получить от вас весточку. В последнее время мне пишут нечасто. В этой глуши даже обычных газет приходится дожидаться по неделе. Правда, местечко тут тихое, воздух чистый, да и жилье дешевое, не то что в Лондоне. Это не последняя причина, по которой я обосновался здесь.
Дик Найждел с год назад тоже вышел в отставку, чего потребовали семейные обстоятельства. Жена его занемогла и почти не встает, а сыновья еще не подросли и нуждаются в опеке. Предвидя такой исход, он давно уже откладывал часть жалованья, сумел к концу службы кое-что скопить и открыл свой кабачок в Ярмуте. Изредка, когда позволяют дела, он навещает меня в моем уединении. Мы вспоминаем прошлые возлияния и пытаемся повторить былые подвиги на этом поприще. Перечисляем старых сослуживцев, из которых часть уже отправилась в мир иной, часть вытащила снасти на берег, и убеждаем друг друга, как нам обоим повезло. О вашей скромной персоне он особенно любит потолковать - впрочем, вы сами знаете, сколько всегда значили для него. Дик держится неплохо и по-прежнему способен легко перепить своего старого друга. В последний свой приезд он на жизнь не сетовал, но, прости меня господи, и особенно счастливым мне не показался.
Тем больше обрадовало нас обоих ваше письмо, в котором вы просите у меня совета. Согласен, в вашем возрасте еще не поздно переменить профессию, и, как вы справедливо полагаете, ваше увечье здесь не может служить препятствием.
Только давайте сразу начистоту. Я ничуть не сомневаюсь в вашем горячем желании снова послужить королю и стране, а заодно и удрать подальше от сухопутной и семейной рутины. Но я хочу, чтобы вы хорошо представляли себе, во что ввязываетесь.
Главные качества, которыми должен обладать врач на военном корабле - абсолютный цинизм, моральная гибкость и нечувствительность к чужим страданиям. Ах да, и еще умение, нализавшись вдрызг, держать себя как ни в чем не бывало. А что напиваться вы станете, я вам обещаю, но об этом позже.
На ваше счастье, сейчас мир, иначе ваши дни и ночи проходили бы в бесконечном кровавом тумане, полном ампутированных конечностей, диких воплей раненых, ругани помощников, вони гангренозных ран и тому подобных прелестей. Но уверяю вас, что и в мирное время вам скучать не придется.
Итак, о ваших будущих обязанностях. Начнем сверху. Чертовски неудобно иметь в пациентах собственное начальство. То, что было бы вполне допустимо на суше с обычным больным, совершенно немыслимо по отношению к первому помощнику капитана или штурману. Вполне взрослые с собственными подчиненными, с вами они будут капризны, как дети. При склонности к апоплексии они будут продолжать пить без меры, при слабом желудке -  злоупотреблять острой пищей. И боже вас упаси намекнуть о возможности запора, что, увы, на флоте встречается сплошь и рядом. Вы не можете требовать от них соблюдения своих предписаний и еще будете ответственны за то, что ваши снадобья не сработали.
Морские офицеры, как вы могли заметить за четыре года на "Геркулесе", не отличаются ни разумным отношением к жизни, ни склонностью к воздержанию. Наиболее частые жалобы, поступающие от этого рода публики - похмелье, полученные на дуэлях и драках увечья и последствия портовых утех. Вам придется регулярно выслушивать трогательные рассказы молоденьких мичманов и лейтенантов о том, при каких именно обстоятельствах их угораздило подцепить французскую болезнь. Кроме того, мальчишки, что из кают-компании, что с нижней палубы, обожают изображать умирающих, дабы получить отпуск по болезни, а потом посмеяться над вами в другу друзей. Предупреждаю, в таких случаях вам надлежит быть совершенно безжалостным, если не хотите прослыть на борту тряпкой.
Да, чуть не забыл. Все новички, вне зависимости от чина, первые две-три недели маются морской болезнью. Здесь вам остается только уповать на милосердие божье и на силу привычки. Как правило, это срабатывает.
Что касается нижних чинов, с ними дело обстоит значительно проще. За их жизнь и здоровье вы почти не несете ответственности, как и весь королевский флот. Некоторые капитаны вообще полагают чрезмерной роскошью тратить на матросов ваше драгоценное время, силы и медикаменты. Исключение - эпидемии холеры, чумы и тропической лихорадки, случающиеся в южных широтах, но тогда, как правило, уже бывает поздно. Будьте готовы к тому, что от вас будут требовать невозможного, а за неисполнение приказа грозить трибуналом. С цингой полегче - нужно вдоволь запастить лимонами, сок которых, как установлено недавно, оказывает совершенно волшебное действие. 
Если же всего этого каким-то чудом удается избежать, остаются главные несчастья обитателей нижней палубы - пупочные грыжи от тяжелой работы, вывихи, переломы, оторванные пальцы, а также кости стопы, раздробленные колесом пушки при откате. Не следует забывать и о ножевых ранах, проломленных головах, выбитых зубах и челюстях - следствиях пьяных драк. Особенно неприятные и часто встречающиеся ранения будут отмечать каждый ваш четверг на борту, ибо в этот день, как правило, проводятся экзекуции.
Далее. Не обольщайтесь офицерским статусом судового врача. С ним любезны только в случаях, когда требуется его помощь. А в общем на борту он является чем-то вроде старого слуги, хранящего семейные тайны, к которому дружно взывают в случае беды и чьих советов никто не слушает. Вы будете полностью зависеть от того, что за человек достался вам в начальники. Если повезет, будете коротать вечера в компании капитана и его любимчиков за выпивкой, болтовней и картами, подхалимски улыбаясь и подавляя зевоту. Если же не повезет - со временем станете точным моим подобием.
Если все вышеописанное вас не пугает, добро пожаловать в ряды мужественных офицеров королевского флота.

-----------------------
продолжение следует

27

Теперь я снова хорошая. Можно жить дальше.
Позавчера родители отослали меня спать, а сами долго-долго жгли огонь на кухне, но говорили тихо, так что я ничего не расслышала.
А вчера утром матушка очень нервничала, только бралась за что-нибудь и тут же бросала, и все при этом поглядывала на меня. Так глядят, когда хотят что-то сказать, но боятся. И когда перед тобой виноваты. Раньше такое тоже бывало, и с ней, и с отцом. Главное - не показывать, что ты это поняла, лучше не смотреть в глаза, заниматься своими делами и ждать, когда позовут. А позовут обязательно. Сядут, тебя усадят напротив, вздохнут и скажут :
- Дочка, надо поговорить.
Ужасные слова. Только что все было хорошо, но стоит их произнести - и становится плохо, и никуда от этого не денешься. Я иногда мечтаю, чтобы о плохом люди просто не упоминали, вдруг обойдет стороной. Сами же говорят: "не будите спящую собаку". Наверное, поэтому я так не люблю собак.
Все произошло, как я ожидала, матушка наконец меня позвала и сказала, что завтра придет специальный констебль, мистер Алджернон. Придет специально для того, чтобы я ему все рассказала. Как будто я уже взрослая и мои слова что-то значат. Было ужасно приятно. Но я заметила, что матушка вовсе не рада этому, и сама старалась показать, будто мне не хочется, но ничего не поделаешь, надо.
Мистер Алджернон оказался совсем не страшным. Он вообще был не такой, как другие взрослые. Разговаривал со мной, будто я ему ровня. Попросил прощения, что приходится снова напоминать мне о том вечере. Я ему рассказала все-все, у меня память хорошая, это и отец говорит, и в школе, так что я ничего не упустила и теперь очень гордилась. Выслушал он меня внимательно, только изредка задавал вопросы. И когда я сама что-то спрашивала, не перебивал, не одергивал, не говорил, что это не моего ума дело. Вот здорово.
Я его спросила, почему мистер Картрайт тогда меня не тронул. Он усмехнулся как-то странно. Потом сказал, что работает в полиции давно и всякого навидался. Бывают вещи, которых все равно не поймешь, надо просто радоваться, что повезло, и всё тут.
И еще я спросила, что теперь будет с мистером Картрайтом. Он ответил, что его арестуют и будут судить. Конечно, мисс Трихорн уже не вернешь, но пусть хотя бы совершится правосудие. И что я очень помогла этому и, возможно, спасла других людей, которых он мог бы убить в будущем. Я спросила, зачем же тогда его судить, если и так все ясно. Он снова усмехнулся и сказал, что таковы правила.
Я снова хожу в школу. Теперь все переменилось. Все на меня смотрят, но не как раньше, а завидуют. Расспрашивать не пытались - видели, что я все равно ничего не скажу, но за спиной шепчутся. И больше не трогают. Только Мэгги встретила меня, как раньше, и потащила гулять во двор, будто ничего и не случилось. И еще пропал Джек Картрайт.
Мы с ней долго гадали, что с ним теперь будет. Я вчера, когда разговаривала с мистером Алджерноном, совсем забыла об этом спросить. Я сказала, что, может быть, он останется жить дома, только без отца. Мэгги подняла меня на смех. Она всегда во всем разбирается лучше, совсем как большая. Она сказала, что, раз у него теперь нет отца, никто ему не позволит жить одному, а просто заберут в работный дом. Я спросила, что это такое. Она объяснила, что это такое место, где мальчишек вроде него держат под замком, с утра до ночи заставляют трепать пеньку и морят голодом. Она сама слышала, как мать с соседкой толковала на кухне, и обе сказали, что туда ему и дорога. Я сказала, что он не совершал никакого преступления, за что же с ним так поступать? Мэгги снова засмеялась и сказала, что я глупая, а полиции лучше знать. Так ее мать говорит. И потом, с детьми преступников всегда так поступают, потому что положено. Мне было жаль, что так вышло с Джеком. Тогда он перед отцом за меня вступился. Но Мэгги говорила так уверенно, и я не хотела показать себя совсем глупышкой. Я смолчала.
А на большой перемене все гуляли по двору, а мы с Мэгги, как всегда, стояли в стороне. И тут подошли под ручку дочка вдовы Барри, Энн, с которой у меня раз была ссора, и Кэтрин Лоу. Они давно гуляли рядом, два-три круга сделали, а потом решились. Я только-только обрадовалась, что Джека больше нет и некому ко мне приставать, а теперь выходило, что все начинается снова. Но молчала и на них не глядела. А Мэгги, конечно, как всегда не выдержала. Выступила вперед и говорит:
- Шли бы вы отсюда, Энни. Не видите, вам тут не рады.
Они переглянулись, и Энн ответила:
- Подумаешь. Больно надо. Тут некоторые воображают, будто они умнее всех. А мы зато кое-что знаем, а вам не скажем. Правда, Кэт?
Кэтрин Лоу здорово трусила, наверное, думала, что я опять ей врежу, как тогда. Поглядывала на меня исподлобья, топталась на месте, потом все-таки не выдержала.
- Знаем-знаем. Энни тоже кое-что видела, а твоему констеблю сроду не догадаться.
Я опять смолчала, но Энни уже прорвало. Очень уж ей хотелось показать, кто тут главный. Она даже на меня не смотрела, только на Мэгги, но и так ясно было, что к чему.
- Я с месяц назад видела, как к мисс Трихорн приходил какой-то джентльмен. Несколько раз, по вечерам, когда уже совсем темно. У нас дом рядом, из кухонного окошка все видно. Темно, но разглядеть кое-что можно. Он был такой высокий, в шляпе, надвинутой на глаза, и держался все время в тени. Поднимался на крыльцо и стучал, и дверь отпиралась. Один раз я среди ночи проснулась, пошла на кухню за водой, а в соседнем доме свет еще горит. Она и тот джентльмен стояли у калитки и спорили о чем-то, потом она убежала домой и дверью хлопнула, а он развернулся и ушел. И больше я его не видела.
Кэтрин в бок ее толкает:
- Ты главное скажи.
- Да зачем, им неинтересно.
Но я ничего не сказала и не посмотрела на нее, и даже у Мэгги хватило ума смолчать. Тогда Энн снова не выдержала:
- А за несколько дней до того, как все случилось, я играла на улице и видела в окне мисс Трихорн, она там сидела за столом и писала. Тут к ней пришел посыльный из лавки, Фрэнк, и постучался в дверь. Она даже вздрогнула, потом быстро встала, взяла что-то со стола, нагнулась, и ее не стало видно. А когда выпрямилась, в руках у нее ничего не было. Она вышла открывать Фрэнку, взяла покупки, заплатила ему, и еще на чай дала, наверное, много, потому что вид у него был очень удивленный. А она глядела в пол, будто что натворила. Отпустила его и сразу ушла обратно.
Мэгги выслушала, усмехнулась, а потом говорит:
- Ну и что? Нашла чем хвастаться. Может, ты еще видела, как она ... - тут я ей наступила на ногу, чтоб замолчала. Потому что она опять начала говорить гадости, я этого не люблю. Она вообще дурно воспитана, такое может сказать вслух, что хоть уши затыкай. Энн заморгала часто-часто, потом покраснела и потащила Кэтрин прочь. Мне было стыдно за Мэгги, но я была так рада, что эти две дурехи наконец ушли. Может, она нарочно такое сказала, чтобы их спровадить.
Похоже, так и было, потому что Мэгги снова хихикнула и как ни в чем не бывало ткнула меня локтем в бок:
- Интересное дело. Оказывается, мисс Трихорн была не такая уж тихоня.
Я говорю:
- Замолчи, как тебе не стыдно.
Она еще пуще скалится:
- Ясное дело. Спорим, это она в тайник под половицу что-то прятала? У моей старшей сестры Дейрдере такой есть. Она с парнем гуляет потихоньку, а его подарки прячет. Я раз подсмотрела - думала, убьет. Заставила меня покляться на Библии, что матери не скажу. У мисс Трихорн небось тоже было что скрывать.
Я говорю:
- Тогда надо полиции сказать, пусть поищут.
Мэгги на меня посмотрела, как на чокнутую:
- Ты что? Они же все себе заберут и мы даже не узнаем, что там было. Надо самим слазить. Дом пустой стоит, дождаться безлунной ночи и проверить. Только огня не жечь, чтобы соседи не увидали.
Я говорю:
- Все равно неправильно, это же все равно что кража.
- А мы посмотрим только, а потом сразу пойдем в полицию и сдадим. Еще и похвалят, а Энн твоя от зависти удавится. Или тебе слабо?

------------------------
продолжение следует

29

Когда я сейчас обо всем вспоминаю, то не могу понять, почему мне тем вечером не было стыдно перед матушкой и отцом, почему я не боялась, что они по моему виду обо всем догадаются? Не знаю. Первый раз в жизни я собиралась их обмануть и знала, что мы с Мэгги совершаем глупость, но думала не об этом. Почему-то больше всего на свете я той ночью боялась, что засну и не услышу стука в окно. Оказывается, зря боялась - сна не было и в помине. Уже и в кухне погасили печь, и хлопнула дверь спальни, а я все лежала в постели и смотрела в темноту. Большие часы в гостиной пробили сперва десять, потом одиннадцать, а я места себе не находила и ворочалась, как на иголках. Я уж думала, что Мэгги никогда не придет, когда в окно ударил камушек. Потом еще и еще.
Я вскочила, осторожно открыла окно и выглянула вниз. Тьма стояла, хоть глаз выколи, но внизу белело маленькое пятнышко. Мэгги была в домашнем платье и ночном чепчике, только его и можно было разглядеть. Я тихонько ее окликнула и стала собираться. Огня мы с ней на всякий случай решили не зажигать, но я еще с вечера приготовила себе одежду, чтобы наощупь найти что нужно, и в две минуты была готова. Из окна пришлось спускаться ползком, на животе, я зацепилась за гвоздь и наверное, что-то там порвала, но назад уже хода не было. Еще через минуту я стояла на четвереньках среди сырой травы, а Мэгги шепотом ругалась, что я наделала шума. Мы обе замерли, но все было по-прежнему тихо, и тогда она помогла мне встать и мы чуть не наощупь побрели в сторону пустоши.
Темноты я не боюсь, но дело было не только в темноте. Ночью все совсем не так, как при свете, пугает каждый шорох, каждая ветка, задевшая по лицу. А а тут еще мы прошли мимо большого вяза, и над головой несколько раз что-то пролетело  - шурр, шурр - я сперва думала, птицы. Потом вспомнила, что птицы ночью не летают, и тут прямо у меня перед носом пронеслась еще одна тень, серая, страшная, и пропала. Я поняла, что это летучие мыши, взвизгнула, и Мэгги со мной вместе. Мы стояли, вцепившись друг в друга, и дрожали обе от страха и отвращения. Потом все-таки перевели дух и побрели дальше. Я думала, не захочет ли она вернуться, но сама не хотела предлагать, чтобы она не подумала, что я трушу. А она потом говорила, что боялась, как бы я ее не засмеяла, а то, как пить дать, повернула бы назад.
Но это было потом. А тогда мы дрожали, шарахались от каждой тени и все-таки шли, пока не достигли пустоши. Мэгги хорошо помнила дорогу, да и в темноте она видит, как кошка, а я только цеплялась за нее и молилась, чтобы не споткнуться. Ночь была влажная, холодная, и скоро я вымокла от росы и замерзла, как собака. Я уже думала не о том, что нас могут хватиться, и что тогда начнется, а только мечтала поскорее дойти.
Наконец мы прошли пустошь и оказались перед домом вдовы Барри, первым на улице. Тот, что был нам нужен, оказался вторым.
Дом мисс Трихорн стоял пустой и темный, и хотя в соседних домах тоже не горел свет, мне казалось, что это совсем другое. Дверь была заперта, ставни на окнах  - тоже. Но Мэгги, оказывается, заранее сюда наведалась и расшатала одну из досок, которыми был крест-накрест забит черный ход. Да и забивали их больше для виду - никому бы и в голову не пришло, что кто-то может туда залезть.
Мы с Мэгги отогнули доску и по очереди пролезли в дверь - наощупь, там было темно и гулко - не так, как снаружи, а будто в погребе. Это чувство ни с чем не спутаешь - мертвый дом, и даже запах стоял какой-то неживой. Мэгги совсем притихла, только стояла и озиралась, шаря перед собой руками. Видно, она что-то задела, потому что скрипнула, открываясь, дверь, и мы увидели маленькую комнату, письменный стол со стулом и узкую кровать под белым покрывалом. Прямо напротив стола было окно. Мы с Мэгги переглянулись. Было ясно, что именно в этом окне Энн видела в тот день мисс Трихорн. Разом, не сговариваясь, мы опустились на колени и стали ощупывать доски пола. Скоро Мэгги зашипела от боли - она ссадила руку о торец одной доски, и доска подалась вверх. Дальше все вышло само собой - я и опомниться не успела, как она запустила туда руку по плечо, пошарила, замерла и подалась назад. Глаза у нее были круглые от страха, а в пальцах была зажата тонкая тетрадь в коленкоровом переплете.
Не помню, как мы выбрались наружу. Кое-как приладили доску обратно на дверь, кубарем скатились с крыльца и дали деру. Я два раза падала и изорвала все чулки, руки были в земле, волосы выбились из-под чепчика, я была лохматая, как ведьма. Да и Мэгги выглядела не лучше. Задыхаясь, мы добежали до придорожных кустов и остановились перевести дух.
- Ты половицу на место положила? - спросила она меня. Я кивнула и почувствовала, что вот-вот разревусь от страха и усталости.
- Пошли скорее, - попросила я ее.
- Чего дрожишь? - спросила она, стуча зубами.
- Холодно.
- Мне тоже.
Мы молча пустились в обратный путь, я уже даже не боялась, что меня хватятся, мечтала только об одном - скорее вернуться, залезть в постель, как есть, одетой, с головой под одеяло - и чтобы все это оказалось просто дурным сном.
- Что там за тетрадь, интересно, - сказала Мэгги после минуты молчания.
- Завтра посмотрим. Идем, ради бога, - взмолилась я
- А куда мы ее денем?
- К  тебе.
- Ну да, я в одной комнате с сестрами, от них спрячешь...
Я растерялась. Выходило, что прятать придется мне.
- Сунешь среди школьных книжек, твои и не заметят, - твердо сказала Мэгги. Мы уже прошли через пустошь и подходили к нашему дому. Надо было решаться.
- Ладно, давай, - сказала я.
Наш дом стоял темный и тихий, будто ничего и не случилось. Руки у меня тряслись, мне все казалось, что вот-вот в окнах зажжется свет и матушка окликнет меня. Забираться назад оказалось гораздо трудней, чем спускаться, я бы, наверное, не справилась, если бы Мэгги не подсадила меня на плече, и тогда я кое-как взобралась на подоконник. Долго возилась, разворачиваясь, наконец удалось перекинуть ноги вовнутрь, и я вовсе без сил сползла на пол спальни. Над головой что-то прошуршало и приземлилось рядом - это Мэгги, изловчившись, зашвырнула тетрадь прямо в окно.

----------------------
продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2010-01-18 17:52:22)